«В рюкзаке моем сало и спички, и Тургенева восемь томов...» ©

Что же на этот раз приготовил нам повар современной литературы? Сегодня в меню — стейк из мраморной говядины на Достоевском, молодые кальмары на Платонове, стейк из морского черта на Зощенко, а на десерт магнолия в карамели на Агеевском «Романе с кокаином».
«Манарага» могла бы стать главой в «Теллурии», но стройность романа о божественном теллуре (если вы помните в «Теллурии» ровно 50 глав) не была нарушена, а «Манарага» сформировалась в отдельный роман. Перед нами все тот же мир после Нового Средневековья, уже почти оправившийся после разрушительной войны. Бумажные книги здесь больше не издают, они хранятся в музеях, а вся литература перешла в цифру. Здесь процветает необычная, подпольная и очень опасная профессия — book’n’grill chef. Представители этого славного цеха готовят свои блюда исключительно на гриле, в качестве дров используя бумажные книги. Наш герой специализируется на русской классике. Хотели бы отведать осетринки на «Идиоте»? Нет? А если подумать? А на первоиздании?
Сложно не провести аналогию с «451 градус по Фаренгейту» — и там, и здесь жгут книги, но огонь огню рознь. Брэдбери свое произведение писал в 50-х, во времена тоталитарных режимов, когда основным страхом людей был контроль и ограничение свободы. Так что же страшнее? Когда люди хотят читать книги, но им этого не позволяют, или когда книги жгут как рудимент прошлой жизни?
Сорокин не вдается в излишние подробности относительно «нового мира», слово там, слово здесь, и вроде как общая картина вырисовывается. В целом, все происходящее — эхо войны. После каждой войны общество меняется, а особенно ценности, отношение к жизни и т.д. Многие вещи в послевоенном мире просто-напросто теряют смысл, вот это и произошло с книгами.

Их глотали первые клиенты Кухни – европейцы, вернувшиеся с войны. Отстоявшие Европу. Они были в восторге. Их девочки зачарованно пялились на пылающие страницы. А потом отдавались им в полуразрушенных отелях. Book’n’grill! Новая мода. Гротеск, позволяющий забыть войну.
Сорокин от имени некоего Гезы рассказывает историю расцвета и падения этого необычного поварского сообщества. Вполне себе типичная постмодернистская забава. Но всему своё время! Время Book’n’grill по сюжету подходит к концу. И на вершине горы Манарага некто по имени Анри (живое воплощение "постпостмодернизма", он же "псевдомодернизм") "вбивает осиновый кол" в сердце несчастного бук-эн-грилля. Всё кончено. Пациент скорее мёртв, чем жив.

Сорокин в общем и целом описал культуру потребления книги, близкую нашему времени, когда в приоритете имя, тема и актуальность, а не содержание. Когда люди делятся на "своих" и "чужих" на основании круга чтения. Когда стремление первым прочесть новинку и всем рассказать о ней превалирует над личными интересами. А в конце нас встречает очередная параноидальная мысль о том, что те вещи, которые делают нашу жизнь удобнее и оказывают на нас такое сильное влияние, могут окончательно взять над нами контроль. А мы этого и не заметим. Мы можем себя успокаивать словами наподобие «с нами этот номер не пройдет, мы держим все под контролем», но и Геза вроде тоже был не дурак, а попался.
Техническая революция же вполне ожидаема: логически оправданная массовая культура (безопасная, безвредная, экономически выгодная и доступная) замещает культуру элитарную, которая держится на одной идее и устаревших традициях. Только сохранит ли еда, без проломленных черепов, без сырых подвалов и таинств с перелистыванием страниц, свою привлекательность? Хотя, покупает же кто-то турпутевки…

И по традиции, несколько цитат для "вкуса":

- Именно тогда я понял, почему русская кухня никогда не будет популярна в современном мире.
– Почему же?
– Она закрыта. А наш мир требует прозрачности.
– Закрыта в каком смысле?
– Вы никогда не узнаете, что содержит в себе салат оливье, из чего сварена solyanka, чем наполнены pirozhki и что внутри kulebyaki. Закрытый мир.
Он прав. Неожиданно и точно.
– Закрытый мир отпугивает современного человека?
– Конечно. Поэтому он требует суши, где все видно.

А книга должна быть яркой: пылать и поражать

Родители мои бежали: отец от православных фундаменталистов, мать – от исламских. Те и другие бородатые мракобесы хотели от населения любви и понимания, поэтому бомбили, жгли, резали и расстреливали нещадно.

«– Почем “Степь”? – беру и открываю книгу 1908 года издания.
Как от нее пахнет, боже мой! Я люблю раскрыть полено, втянуть носом запах освинцованных страниц. Навсегда ушедший мир… “Осенние сумерки Чехова, Чайковского и Левитана…”, как писал поэт и тут же подсказывает блоха. Все-таки жаль, что не принято жарить на поэзии: я бы с удовольствием отгрохал классный банкет на раннем Пастернаке.

Я помню русских только в детстве, когда они приезжали к нам в Будапешт за работой. Им было тогда трудно, их титаник “Постсоветская Россия” тонул. Мальчиком я услышал от одного пьяноватого русского что-то вроде исповеди. Он сравнивал русских с евреями: одних Бог лишил родины и рассеял по миру за то, что они распяли Христа, других – за то, что они распяли Человека. “Мы распяли в себе самих себя, распяли! – повторял он. – За это Россию засасывает черная дыра!” Признаться, я тогда не понимал, что он имеет в виду. Позже мне стало ясно.

В полночь самолет ждет дозаправка в Санкт-Петербурге, красивом городе, построенном царем Петром на костях русских крестьян. Блоха сообщает, что крестьян в то время целыми деревнями сгоняли, вываривали в огромных котлах, кости дробили, мололи в муку, добавляли образовавшийся во время варки клей, гальку и получали так называемый русский бетон.