Недалёкое Б (Часть II)

Начало - здесь

Радик в свободное от вахты время либо спал, либо жрал какие–нибудь сладости. Непонятно, как при таком режиме он не подхватил диабет и ожирение, оставаясь худощавым и жилистым. Когда Лавр зашёл в служебку, Радик как раз собирался укладываться спать, и мастерил себе ложе из нескольких подушек. 

— Генка где? – спросил Лавр. 

— Бухает в тамбуре. – просипел Радик. – И анашу курит, наркоман чертов. Надо его сдать эсбэшникам, пока сами из–за него не пострадали. 

Радик часто грозился это сделать, но сдавать Генку эсбэшникам никто, конечно, не собирался. Напротив, его мелкие прегрешения позволяли начальству раз в квартал влеплять Генке порицания и взыскания, чтобы отчитаться о работе с дисциплиной личного состава. Полезный и незаменимый сотрудник. 

Лавр мялся у входа, не зная, как начать. Радик заметил у него в руках телефон, и сам догадался, что случилось. 

— Смс пришла? Стреляем его? 

Спросил буднично, не переставая обустраивать спальное ложе, тщательно взбивая подушки. 

Лавр подумал, что если сейчас выдаст Радику пистолет, тот исполнит зэка, вернётся в служебку и заснёт, как ни в чём не бывало. И так будет проще для всех. 

— Я даже не знаю, он это или она. 

— А не срать? – пожал плечами Радик. – Давай свой ствол, я с ним разберусь. Или с ней. А ты пока открой мне третью. – Радик посмотрел на подушки. – Слышь, Лавр, а если я его сюда приведу? 

— Кого? Безымянного? 

— Да не, мальчишку из третьей. На часик, а? 

У него загорелись глаза. Он даже облизнулся, причмокнув от наслаждения, представив что–то своё. 

Лавр вспомнил своего сына. Почему–то представил его в третьей камере, и как туда входит Радик, плотоядно улыбаясь, протягивает Пашке печенье… захотелось размахнуться, и врезать ему кастетом по гадливой морде, в нарушение всех уставов. 

— Нет. 

— Ладно, просто открой третью. 

— Я не буду её открывать. – твёрдо сказал Лавр. – Зэки доедут до места нетронутыми. 

— Тогда иди сам девятого стреляй. – зло процедил Радик. И крикнул вдогонку, в спину. – Не запачкайся там. 

Забрав из сейфа табельное, Лавр отправился к девятой камере. 

Для себя решил по дороге, что не будет вступать с зэком ни в какие разговоры. По уставу, требовалось выслушать последнюю просьбу приговорённого, чтобы указать потом в рапорте. Но бывалые экспедиторы обычно писали, что последней просьбы не было – так проще и для них, и для начальства. 

Открыть дверь, направить оружие, выстрелить, закрыть дверь. Включить температурный режим «карцер», чтобы тело не завоняло, вернуть оружие в сейф, и к Генке. Выпить и забыть. 

Вроде бы всё просто. 

Но почему тогда отец никогда не рассказывал о своём первом расстреле, а дед однажды, будучи сильно пьяным, признался, что помнит каждого, кого ему пришлось исполнить, и отдал бы всё за то, чтобы забыть хотя бы одного из них. 

Больше всего не хотелось, чтобы в девятке оказалась женщина, или ребёнок. Впрочем, детям редко давали высшую меру, так что в большей степени Лавр не хотел увидеть в камере молодую красавицу. Уродливых убивать проще, думал Лавр, открывая окошко. 

— Встать и лицом к стене! – скомандовал он, всматриваясь в бесформенную груду, устроившуюся на нарах. 

Вздохнул с облегчением. Это был мужчина. К тому же старый – седой, хромой, ссутулившийся. Он безропотно подчинился, поднялся с нар и шаркая, стал спиной к двери. В тусклом свете мелькнуло его лицо – изъеденное морщинами как грецкий орех, оно всё же показалось Лавру знакомым. 

Открыть дверь, выстрелить. Открыть дверь, выстрелить. В затылок. Всё просто. 

Он открыл дверь и услышал: 

— Значит, выпал орёл. 

Лавр вздрогнул. Голос, несмотря на старческое дребезжание, тоже показался знакомым. Ладонь вспотела, сжимая рукоятку пистолета. Лысеющий затылок зэка выглядел хорошей мишенью, и надо было сразу стрелять, не разговаривая. 

— Повернись. 

Старик повернулся. Лавр направил на его лицо фонарик, и он поморщился, прикрывая глаза ладонями. 

— Руки! – грозно рявкнул Лавр, отводя свет фонаря чуть в сторону. 

Ему хватило нескольких секунд, чтобы понять, кого напоминает ему старик. 

Седьмой, ведущий из телевизора, моложавый пропагандист с небольшим брюшком и легкими залысинами, стоял перед Лавром, но изъеденный временем. И не годами, а десятилетиями. Конечно же, это был не он, с Седьмым лично знакома сестра жены, и несколько дней назад хвасталась, что они обедали в «Сохо» за соседними столиками. Но этот старик… будто состаренная копия Седьмого. 

— Вы должны спросить меня о последней просьбе. – мягко сказал старик. – По инструкции Рэндомного пути. 

— Откуда ты знаешь? – спросил Лавр, поколебавшись. – Откуда знаешь про инструкции? 

— Я их разработал. 

— Ха! Ты что, служил надзирателем? 

— Я думал, что служу Богу. – ответил старик. – Много лет назад. А когда понял, что ошибался, придумал Рэндомный путь. Чтобы хоть как–то искупить вину перед Ним. 

Он поднял голову вверх, истово перекрестился трижды. 

Сумасшедший, подумал Лавр. Больной спятивший старик, который должен был отправиться в крематорий, вместо того, чтобы занимать место в спецвагоне. 

Две пули. Одну в грудь, вторую в голову. И всё. Это просто работа. У него приказ, и он должен его выполнить. Он не делает ничего плохого. Ничего, что противоречит законам, божьим, или государственным. 

— Вы никогда раньше не убивали. – сказал старик. – Я вижу. 

— Всё когда–то приходится делать впервые. – мрачно ответил Лавр. Ему хотелось спровоцировать старика на агрессию, но тот был тих и спокоен. – За себя волнуйся, а не за меня. 

— Нет причин для волнений. Я уже давно мёртв, и в какой–то степени бессмертен. Ваши действия ничего не изменят. Я лишь прошу вас выполнить последнюю просьбу, согласно правилам Рэндомного пути. 

Больной сумасшедший старик, приговорённый не только судьёй, но и временем. Худой, измождённый, со следами мозолей на запястьях – от длительного ношения силовых наручников. Кто и зачем отправил этого доходягу в последний путь, предоставив случаю – или, если угодно, Богу – решать его дальнейшую судьбу? 

Лавр кивнул. 

— Ну говори. Свою просьбу. 

— У вас есть дети? – неожиданно спросил старик. 

— Не твоё собачье дело, фашистский ублюдок. – Лавр затейливо выругался, пытаясь вызывать к себе отвращение к старику. Странно, но его похожесть на телеведущего действовала совершенно иначе, располагая к себе. – Проси и становись к стенке. 

— Здесь и сейчас, перед лицом смерти, я прошу прощения у тебя, мой палач, и у детей твоих, и у их детей, и так до седьмого колена. – заунывно, словно читая молитву, начал говорить старик явно заученный текст. – За то, что говорил, когда стоило молчать, и молчал, когда требовалось моё слово. За ненависть, что взращивалась несколько поколений, и ослепила целый народ, сделав его покорным стадом. За глупость, ставшую эталоном мудрости, за подлость, ставшую синонимом благородства, за жадность и зависть, ставшие основой для воспитания нации. За Семнадцатую Эпоху, и за многое другое, прости меня, палач, сними проклятие, и покончим с этим. 

Лавру не понравилось, что его называли палачом. Он громко высморкался в сторону, и направил на старика пистолет, целясь ему в голову: 

— Что за херню я сейчас услышал? 

— Моя последняя просьба. – ответил старик. – Прости меня. 

— Хочешь, чтобы я простил тебя? И всё? Ни приветов, ни пожрать, ни помиловать… Ладно, я… — Лавр внезапно осёкся. 

Неожиданная мысль посетила его, он посмотрел по сторонам, подошёл к матрасу, откинул его в сторону. 

— Это что, проверка? Меня проверяют на профпригодность? На соответствие? На лояльность? 

Он быстро осмотрел камеру – микрофонов вроде бы не было. Да и вряд ли проверяли таким странным способом – ведь Лавр мог просто войти, выстрелить, и выйти. Должен был так сделать. Вместо того, чтобы разговаривать с приговорённым. С очень странным приговорённым. 

— Кто ты такой? – спросил Лавр, вглядываясь в лицо старика, высвечивая его фонариком. Когда старик попытался прикрыться от яркого света глазами, больно ударил его фонариком по пальцам. – Я тебя видел раньше? 

— Как и все остальные. – туманно ответил старик. 

— За что тебя приговорили? 

— Я служил Богу, а он оказался… 

— Дьяволом? – ухмыльнулся Лавр. 

— Хуже. Человеком. 

— Ты из сектантов? Либерал? Старик, знаешь, что ты похож на того ведущего из телевизора? На Седьмого. Один в один, только старый больно. 

— Совпадение? – спросил старик, и сам же ответил, делая отработанный годами плавный и короткий жест рукой. – Не думаю. 

В это мгновение Лавр вдруг понял кто перед ним. Ещё не осознал, но уже понял – и содрогнулся. 

Эти три слова, сказанные стариком, он слышал тысячи раз, с самого детства, с пелёнок. В школе, в институте, в казарме. Дома по телевидению, в машине по радио. 

Ещё каких–то пятнадцать–двадцать лет назад портреты этого человека украшали фасады всех крупных зданий, и ведущих на телевидении уже много лет традиционно выбирали из тех, кто был на него похож внешностью. Но было так невероятно видеть его здесь, в спецвагоне. Невозможно. 

Лавр отшатнулся, опуская руку с фонариком. Хриплым шёпотом спросил: 

— Министр Правды? 

— Первый на Первом. – подтвердил старик. Тем же самым ровным и спокойным голосом. 

Лавр был шокирован, и это ещё мягко сказано. Сердце выпрыгивало из груди. 

Когда–то самый известный во всём мире человек, десятки лет назад спасший страну от фашизма, ИГИЛ и экономического коллапса, сейчас стоял в камере спецвагона, и с видом мученика готовился принять смерть от обычного вертухая–экспедитора. 

— Что ты… что вы здесь делаете? Я же мог… Кто посмел вас сюда отправить? 

Старик долго думал, колебался, прежде чем ответить. 

— Я сам. 

— Что? Нет! – воскликнул Лавр. – Вы не могли… 

— Я придумал Рэндомный путь, зная, что однажды и сам доверю свою судьбу Богу. 

— Я всё понял! Вы оговорили себя. Вас заставили сделать это. Конечно! Против вас была провокация. Это фашисты? ИГИЛ? Рептилоиды? Министр, я вам помогу! Мне можно верить… 

Лавр осёкся. Посмотрел на старика, тот впервые за всё время улыбнулся, печально так. 

— Вы не поймёте. Ни меня, ни мои мотивы. Поэтому всё, о чём я вас прошу, это простить меня, и действовать по инструкции. 

Старик кивнул на руку, держащую оружие. Лавр спрятал пистолет за пояс. Откашлялся, пытаясь справиться с охватившим его волнением. 

— Знаете, Министр. Однажды в школе нам рассказали историю, как вы, служа в армии, спасли от смерти мальчика и девочку. Брата и сестру. Их распяли и обезглавили, но вы с доктором Игровым вырвали их из цепких лап смерти. Вернули живых детей их родителям, а убийц превратили в радиоактивный пепел. Я не дурак, Министр. Я понимаю, что какая–то часть рассказа приукрашена. Но в тот день. В тот день мы с ребятами дали присягу юного патриота, и поклялись всю жизнь прожить так, чтобы она была хоть чуть–чуть похожа на вашу. Я не стану вашим палачом, Министр. Если вы прикажете, я убью всех в этом вагоне, и даже себя. Но не вас. 

Может это была игра теней, но Лавру на мгновение показалось, что губы и веки старика дрогнули. 

— Не называй меня Министром. – попросил он устало, и как–то по–дружески. – Нет больше никакого Министра Правды. И правды больше нет. Есть только приговорённый и палач. И последняя просьба, которую палач может выполнить. 

Лавр стиснул зубы. 

— Вам дали какие–то препараты, я слышал про такие. Заставляют признаться в чём угодно. Но я вам помогу. 

— Ты не сможешь мне помочь. 

— Я – нет. Но мой дед. Лаврентий Павлович Яровой. Он работал в руководстве ФСИН и знает много надёжных людей. Если эта чудовищная провокация направлена против вас лично или против нашей страны, мы все готовы действовать на благо родины. 

— Тридцать лет назад такие как ты и твой дед могли бы стать моими личными гвардейцами. – сказал старик. – Если бы такие, как ты, были рядом, мы смогли бы справиться со всем миром. Но копии оказались сильнее оригинала. И проклятие не снять просто смертью. 

Лавр старался не обращать внимания на то, что говорит старик, не запоминать этот бред, наверняка вызванный психотропными препаратами. Главное, донести до Министра главную мысль – что скоро всё плохое закончится, и рассудок вернётся к нему. 

— Ещё не всё потеряно. Министр, ничего не говорите. Мы вам поможем. 

— Когда копии исчезнут, начнётся хаос, но только он сможет привести к порядку. К божественному порядку. А сейчас всё, чем ты можешь помочь – это простить меня перед лицом будущих поколений. 

— Министр, вам надо отдохнуть, а потом мы найдём предателей, посмевших… 

Договорить Лавр не успел. 

Сильный толчок сотряс вагон, сразу после этого погас свет, везде, и в камере, и в коридоре. Спустя несколько секунд освещение вернулось, но в режиме автономного. 

Лавр схватился за рацию. Помехи такие, словно они проезжали Второй Уральский. Но на пути к 404–й вообще не было никаких тоннелей. И связь не пропадала – ни в рации, ни в телефоне. 

— Поезд идёт дальше, а вагон замедляет ход и останавливается. – сказал старик. – Совпадение? Не думаю. 

Лавр прислушался. Вагон катился по инерции, но ход его замедлялся. 

Из коридора донёсся звук, похожий на громкий и очень короткий вскрик. Сразу после этого резкий толчок, как при стоп–кране – и вагон стал намертво. 

Старик пошатнулся, но сохранил равновесие, в отличие от Лавра, больно ударившегося плечом о стену. 

— Побудьте здесь, Министр. – сказал надзиратель, вновь хватаясь за оружие. – Я выясню, что происходит. 

Дверь девятой он и не думал запирать. У спецвагона только что появился новый командир, и в девятой он находился лишь временно. 

Вскинув пистолет, Лавр прошёл мимо запертых камер до служебки. Там он обнаружил Радика, спящего вечным сном в луже собственной крови. Кто–то перерезал ему горло от уха до уха, в служебке стоял тошнотворный запах, и у Лавра на несколько секунд закружилась голова. 

Терминал разбит, экстренная связь не работает. Тревога, конечно, уже поднялась, машинист не мог не заметить, что спецвагон отцепили, и сообщил диспетчеру. Наверняка уже подняты по тревоге все ближайшие внутренние службы. Но понадобится какое–то время, чтобы они сюда прибыли. 

И стоит ли их ждать? 

Кто–то напал на поезд, в котором должны были тайно, как безымянную собаку, умертвить Министра Правды. Как сказал бы он сам: 

— Совпадение? Не думаю. 

Могут ли те, кто напал на спецвагон, спасать Министра? Могут. И тогда они союзники Лавра. 

Могут желать Министру смерти? Могут. Верить нельзя никому. Надо действовать. 

Услышав истошные Генкины крики, Лавр бросился в сторону тамбура. И остолбенел от неожиданности, когда распахнул дверь. 

Генку в буквальном смысле потрошило какое–то существо в костюме с силовой броней. Всё вокруг было в крови, Генка орал нечеловеческим голосом, бронированное окно было разбито, судя по осколкам – били снаружи. 

В тот момент, когда Лавр ворвался в тамбур, нападавший вышвырнул окровавленного Генку в оконную дыру. И повернулся к третьему и последнему экспедитору. 

Существо оказалось человеком, конечно. Парень лет двадцати, небритый, в активном костюме самозащиты, такие раньше использовались в секретных подразделениях Нацгвардии. Нападавший сделал шаг по направлению к Лавру, недобро улыбаясь. 

— Стой! – крикнул Лавр. 

И выстрелил, не выдержав. Руки дрожали. Но промахнулся не из–за дрожи, а потому что парень с нечеловеческой скоростью успел поднырнуть, перехватить руку, отвести в сторону. Пуля вылетела в разбитое окно, нападавший без труда обезоружил Лавра, прижал за горло к стене и спросил, активируя один из манипуляторов костюма: 

— Ты старший конвоя? 

Лавр не ответил, и сильная боль пронзила всё его тело, выворачивая наизнанку. 

— Ты старший? – повторил вопрос нападавший, дождавшись, когда Лавр перестанет кричать. – У тебя ключ от камер? 

Говорить было трудно, всё тело словно парализовало, к горлу подкатывали комки спазмов. 

— Ты… ты за… за Министром? 

— Каким ещё министром, ублюдок? 

— Мы… можем… быть на одной стороне. – простонал Лавр. – Отпусти… 

— Я не буду на одной стороне с тюремщиками. Даниэла Чумакова. В какой она камере? Камера! 

Новая боль пронзила тело Лавра, не оставляя времени на раздумья. 

Дана слышала выстрелы, и душераздирающие крики, после которых вжалась в угол, не решаясь даже представлять, что происходит там, за дверью. Воображение рисовало совершенно жуткие вещи, и хотя ещё несколько минут назад ей казалось, что хуже уже не будет, теперь она боялась того, что слышала, и молилась, чтобы дверь её камеры не открылась. 

Прогудел электропривод, щёлкнул замок. Дверь открылась. Дана увидела тень на пороге. Человека в светящемся костюме. Его лицо. 

Знакомые с детства черты, спрятанные под щетиной уже не мальчика, но мужчины. 

— Кристиан? 

Так невероятно видеть его здесь. Словно сон, словно призрак, или галлюцинация. 

Как в старых фильмах, он бросился к ней. Обнял, Дана тоже вцепилась в него, прижавшись, разрыдалась. И они долго стояли, не отпуская друг друга, молчали, даже когда уже Дана прекратила плакать. 

— За это нападение высшая мера. – прошептала девушка. – Для нас. И для наших семей. 

Он знал это, разумеется. Знал, на что шёл. 

— Всё будет хорошо. 

Он всегда так говорил. А потом следовал горох, или ремень, или ещё что–то неприятное. 

Дана подумала, что он здесь ради неё, и она не может, не имеет права укорять его. 

— Нам надо уходить. – сказал Кристик. 

— Куда? Где ты был все эти годы? 

— Искал ответы. 

— Нашёл? 

— Я нашёл тебя. Мало времени. Поговорим потом. 

Взяв Дану за руку, Кристик вывел её в коридор. Дана увидела охранника, беседовавшего с ней. Он лежал на полу, скрюченный, и рука у него мелко дрожала, а из ушей и носа шла чёрная, как смола, кровь. 

— Не смотри. – сказал Кристик. – Идём. 

Дана остановилась, услышав крики и стук в одной из камер. 

— А как же остальные? Тут есть ещё заключённые. 

Кристик взял её за руку, прижал к себе, посмотрел в глаза, ладонью поправляя ей волосы: 

— Нет больше никого. Только мы. И я хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя. И всегда любил. 

Его взгляд казался безумным, и это безумие передалось Дане. Она вдруг поняла, что единственный человек, который может её спасти, стоит рядом с ней и говорит слова, которых она ждала от него всю жизнь. И неважно, что происходит вокруг. Теперь не важно. Она счастлива, и это чувство у неё никто не отнимет, ни полицаи, ни судьи, ни надзиратели. 

— Я тоже. Тоже тебя люблю. 

Он поцеловал, и она ответила. Время, казалось, остановилось, замерло и даже затаило дыхание. 

Стон охранника прервал поцелуй. 

— Надо идти. 

Пропустив Дану вперёд, Кристик остановился, словно что–то вспомнил. Присел на корточки рядом с умирающим охранником. 

— Ты говорил про какого–то министра? Отвечай. Или… Дана, иди в тамбур. 

— Кристик… 

— Дана, иди в тамбур и подожди меня там. 

В знакомом голосе Кристика звучал незнакомый ранее металл. Она молча пошла по коридору, когда открывала тамбурную дверь, в спину ей донёсся очередной истошный крик. Дана вздрогнула, но не обернулась. 

Разбитое толстое окно с кусками торчащей проволоки. Следы крови на полу и стенах. Пустые гильзы. 

Спецвагон стоял на мосту. Толстые опоры. Провода. Предупреждающие таблички. 

Дана посмотрела в разбитое окно. Чистое голубое небо, без единого облака. Несколько птиц вдали, они приближались. Уже скоро Дана поняла, что это не птицы, а вертолёты, летевшие в сторону моста. 

Открылась дверь, в тамбур вошёл Кристик, лицо его было перекошено от торжествующей ненависти. Посмотрел на небо, потом на часы. 

— Быстро они. Но ожидаемо. – посмотрел на Дану. – Знаешь, кто ещё шёл твоим этапом? 

— Кто?

— Тот, кто сделал нас такими. Жаль, было мало времени. 

Кристик открыл дверь, помог Дане спуститься. У ступенек вагона валялся ещё один охранник, окровавленный, и мёртвый. Странно, она даже не испугалась, а просто переступила через него, как через железнодорожную шпалу. 

Спецвагон стоял прямо посреди моста. Где–то внизу под ногами бушевала речка, до неё было метров пятьдесят. Вертолёты приближались, уже можно было расслышать их рокот. 

— Мы не убежим от них. – прошептала Дана. 

— Мы не будем бегать. – ответил Кристик и подвёл Дану к ограждению. – Мы полетим. 

Он взялся руками за секцию ограды, обитую сеткой–рабицей, дёрнул на себя несколько раз, с силой, выворачивая болты, кажущиеся довольно большими. Отшвырнул вырванную секцию в сторону. 

— Пора. 

— Я не умею летать. 

— Я научу. – Кристик взял её за руку. – Всё будет хорошо. Ты мне веришь? 

Она кивнула. Ведь надо было хоть во что–то верить. И они оба шагнули с моста в пропасть. 

*** 

Боль была нестерпимой. Лавр понимал, что для него всё кончено. Конечно, через несколько минут здесь будут боевые вертолёты ВВ, но Лавру они уже не помогут. Остались считанные минуты, и Лавр, напрягаясь из последних сил, полз к девятой камере. 

Его ждало ужасное зрелище. То, что нападавший сделал с Министром Правды... по сравнению с этим Генка, Радик, да и сам Лавр, были везунчиками. 

— Министр… — простонал Лавр. 

Он был ещё жив. Жизнь теплилась в его глазах, несмотря на страшные раны. Это был очень, очень живучий старик. 

— Просто… скажи, что прощаешь… — прошептал он. – Одно слово… прошу… Прости… Надо...

— Мне… — Лавру тоже тяжело было говорить. – Мне не за что вас прощать, Министр. Для меня было честью защищать вас и умереть вместе с вами. За… правду… 

Лавр боялся, что не сможет договорить – рот наполнялся кровью из лёгких, и последние слова он уже не говорил, а пробулькал. И тем не менее, он успел сказать то, что хотел, и был счастлив от этого. 

Старик долго смотрел на него затухающим взглядом. Из последних сил прошептал: 

— Да... да пошёл ты нах... 

И умер. 

Лавр закрыл глаза, прислонился спиной к стене. Последнее, что он вспомнил перед смертью – это сына, который больше никогда не увидит отца, но наверняка получит питбуля на свой двенадцатый день рождения, в самом недалёком б...

Источник: НЕДАЛЁКОЕ Б