Император Восточной Римской империи Феодосий II трудится на ниве юстиции и попутно откупается от гуннов, епископы Герман Осерский и Лупп Тройский высадились в Британии и пытаются побороть пелагианскую ересь, в Афинах грабят Парфенон и режут язычников.
А правитель вандалов и аланов Гейзерих заключает крайне удачную сделку с Бонифацием, бывшим римским наместником.
Как и полагается человеку с таким именем, Бонифаций жил и правил в Африке, на северном ее побережье. Но в отличие от своего мультяшного тезки, был не так позитивен и незлобив. Впрочем, и время было суровое — западную часть Римской империи трясло и лихорадило, варвары уже совсем внаглую селились на ее землях, не подписывая никаких договоров, императоры то и дело менялись в результате переворотов и убийств, да и восточные братья из Константинополя порой замышляли недоброе.
Бонифаций успел зарекомендовать себя неплохим полководцем, но был не очень силен в политике. Примерно за семь лет до описываемых событий он был призван в Африку, чтобы защитить ее от постоянных набегов дикарей–берберов, которые изрядно достали местное римское население. Притащив с собой войско из тех готских племен, что признали римское владычество, наместник временно успокоил берберов и даже атаковал земли вандалов в южной Испании, которые они захватили десятком лет ранее, никого, естественно, не спрашивая. С вандалами быстро справиться не получилось, и Бонифаций был вынужден отступить, тем более, что в Равенне (тогдашняя столица) снова началось. Император Гонорий умер, и власть узурпировал Иоанн при поддержке Флавия Аэция, лютого врага Бонифация.
Узнав, что к власти пришли его недруги, наместник немедленно объявил, что он этому «императору» подчиняться отказывается и вообще, раз такое дело, выходит из состава империи и организует свою — с игрой в кости и гетерами. Иоанн отправил в Африку войска, но в дело внезапно вмешалась Византия, и правление узурпатора долгим не получилось — Аэций, подошедший на выручку с нанятыми гуннами, немного не успел и был вынужден присягнуть малолетнему Валентиниану, который, по совершеннейшей случайности, приходился византийскому императору двоюродным братом.
Так как правителю империи было всего 5 лет, все решения за него принимала мать, Галла Плацидия, женщина редкой непостоянности. Сперва она с готовностью подтвердила все полномочия Бонифация, лишь бы тот остался в составе империи и не прекращал поставки продовольствия. Однако это длилось недолго.
Аэций, вовремя присягнувший Галле, в это время занимался двумя вещами: рубил франков, вестготов, кельтов и в принципе всех, кто тусовался рядом с границами, а также настраивал Плацидию против Бонифация. С обеими вещами он справлялся весьма эффективно. Уже через два года, в 427, в Африку были посланы римские войска — обеспечить конституционный порядок, чтобы чего невзначай не вышло. Наместник такого демарша не понял и на всякий случай присланный контингент разгромил — примерно с той же мотивацией.
Тут–то Галлу и прорвало: Бонифаций был объявлен предателем, моральным уродом и вообще отщепенцем. Поняв, что дело начинает пахнуть керосином, и его личных варваров может не хватить, правитель Африки оглянулся по сторонам в поисках еще каких–нибудь суровых мужиков, которых можно пристроить к полезному делу защиты его личных владений, и далеко искать ему не пришлось — как раз в это время дела у вандалов и аланов, живших на самом юге Испании, становились все хуже и хуже.
С севера набегали вестготы, когда подкупленные Римом, а когда просто так, по широте душевной, сами римляне тоже регулярно пытались зайти в гости и намекнуть варварам, что земли чужие и надо бы отдать, и Гейзериху было понятно, что в Испании долго не удержаться. Буквально десять лет тому назад, в 418, войска вестготов вырезали под ноль одно из двух вандальских племен — вандалов–силингов, и были совсем не прочь устроить геноцид оставшимся.
Поэтому, когда с Гейзерихом связался Бонифаций и предложил обсудить вариант с небольшим переездом, правитель вандалов счел, что это отличная идея.
В мае 429 года 80 тысяч варваров сели на корабли, предоставленные наместником, и пересекли Гибралтар, став первыми германским племенем, пришедшим в Африку.
Условия сделки были не слишком выгодны для правителя североафриканских земель, но в его ситуации торговаться было сложно — присмиревшие берберы, поняв, что белые люди ожесточенно рубятся друг с другом, снова подняли голову и быстро отхапали неплохую часть провинции. Оказавшись между легионами и черными ордами, Бонифаций решил отдать вандалам под поселение аж две трети собственных земель и в знак заключения договора женился на Пелагее, подданной Гейзериха.
Высадившись на побережье, варвары начали шустро обживаться и теснить берберов, совершенно не ожидавших такого захода, обратно в пустыни, попутно наводя ужас на местное романизированное население своим внешним видом и повадками. Некоторое время до того вандалы ударными темпами прошли сквозь Галлию и Иберию, так что успели как следует потренироваться в скоростном отъеме ценностей и раздаче местным жителям, ополчению и регулярным войскам.
Правда, в этом случае особо жесткого прессинга гражданского населения вандалы не производили — все–таки подразумевалось, что им тут теперь жить, да и Бонифаций был бы против. Поэтому Гейзерих своих упырей держал на поводке, а сам строил планы на будущее. Например, прагматично притопил жену прошлого правителя вандалов, своего брата, а племянников без особых затей зарезал. Никому ведь не нужны внезапные чужие наследники и последующие междоусобицы, верно?
Тем временем на фронте политических интриг и войны с Римом ситуация самым радикальным образом поменялась. В том же 429 году Аэций добился должности magister militum, то есть главнокомандующего войсками всей империи, и начал зачищать возможных конкурентов. Галла Плацидия неожиданно осознала, что после того, как деятельный Флавий разберется со всеми соперниками по армейской части, он неизбежно пойдет в политику, тем более что в Риме тех времен эти области были очень тесно связаны. В Африку Бонифацию пошли депеши вида «Я ошиблась, милый, прости!!111». Наместнику предложили официально стать правителем Африки (но в составе империи), дальнейшую благосклонность и титул патриция в довесок. Взамен нужно было как–то решить ситуацию с совершенно лишними при таком раскладе варварами — зачем они вообще на римских землях, да еще в таком количестве?
Взвесив все «за» и «против», Бонифаций сотворил странное. Вместо того чтобы как–то обосновать Галле смысл присутствия вандалов в Африке или хотя бы поторговаться, он просто–напросто объявил Гейзериху, что договор расторгнут, в услугах быдла Рим более не нуждается, поэтому давайте, чемодан–вокзал–Иберия, бегом марш. Как вы полагаете, какова была реакция вождя 80–тысячного племени, которому сообщили, что надо всем кагалом возвращаться обратно, к радушно скалящимся вестготам?
Гейзерих был в бешенстве. Он тут, значит, плывет куда–то, родственников убивает, берберов гоняет по пескам и даже пограбить вволю не может, а с ним так обращаются?!
Как мы уже говорили, политик из Бонифация был так себе, зато полководец он был неплохой. Однако стратегических и тактических талантов наместника совсем не хватило, чтобы сдержать лавину разъяренных вандалов. На этот раз варвары шли действительно катком, снося все — берберов, местное население, пришлых римлян — и остановились только упершись в стены города Гиппон–Регий, чьи руины до сих пор можно увидеть рядом с городом Аннаба в Алжире. С крепостями у вандалов было не очень, поэтому под стенами они прыгали 14 месяцев, но в 431 году Бонифаций, разослав панические письма в Рим и Константинополь, вынужден был эвакуироваться, забрав с собой всех жителей: сомнений в их судьбе в случае сдачи города не было ни у кого. За время осады в Гиппоне умер Августин Аврелий, позже названный святым — его останки тоже забрали с собой от неминуемого осквернения.
В июле 431 Гейзерих берет город и объявляет, что кто бы там что ни думал, а вандалы таки будут жить здесь, Бонифаций, прихватив Пелагею (видимо, хороша была) спешно отступает, Галла Плацидия с возрастающим ужасом наблюдает, как Аэций режет конкурентов и нехорошо улыбается в ее сторону, Феодосий II, оторвавшись от писанины, с неудовольствием изучает происходящее на фронтах и приказывает кому–нибудь с этим разобраться и больше его не отвлекать.
Вообще после полномасштабного вторжения и грабежа завязать с местным населением узы крепкой дружбы довольно сложно — ручкаться с насильниками, ворами и убийцами никому не интересно. Однако тут помогла религия. Вандалы к тому моменту были вполне себе христиане, хоть и своего рода — арианство, осужденное главными державами на Никейском соборе, у них вполне себе цвело и пахло.
Но тонкие различия римской ветви христианства и арианства оставались за пределами понимания основных народных масс — им хватало того, что вандалы не устраивают кровавых жертвоприношений, не молятся золотым тельцам и не прыгают в пентаграммах, обмазавшись всяким. Плюс грабежи и мародерства почти не затронули беднейшую часть населения, крестьян и рабов — у них–то и брать толком было нечего, а вот зрелище притеснения их богатых господ им пришлось очень даже по вкусу.
В народе распространилось мнение, что вторжение вандалов — тот самый бич Божий, который искоренит несправедливость и воздаст всем по заслугам, и бывшие рабы и потерявшие все маргиналы начали стекаться под знамена Гейзериха, снабдив его бесполезным и неумелым, но почти бесплатным «пушечным мясом».
Вовремя. В конце 431 Бонифаций вернулся со свежими силами, пусть и в небольшом числе, но с подмогой из Византии — помните про Феодосия II, попросившего своих полководцев разрулить проблему? Ардавур Аспар, до того удачно взявший Равенну в заварушке из–за Иоанна и Валентиниана, с небольшим контингентом войск был отправлен в Африку — проследить, чтобы охреневшие вандалы не вторгались хотя бы на византийские территории, а в идеале — закончить их совсем и забрать все себе.
Не получилось. В 432 состоялась битва, после которой объединенные римско–византийские войска откатились назад, зализывать раны, а вандалы распределились по окрестностям, добивать уцелевших и чистить карманы оставшихся неограбленных. Какое–то время Бонифаций и Аспар пытались попробовать себя в партизанской войне, но и тут особого успеха не добились. Есть теории, что взять Равенну с минимальными потерями византийцу помогла простая и бесхитростная тактика — подкуп. Ну а с вандалами это не сработало — зачем им брать деньги и уходить, если можно захапать себе вообще все?
Военачальников от греха отозвали назад. Ардавура в Константинополь, а Бонифация — в Равенну, где Галла Плацидия начала совсем беспокоиться за свою дальнейшую жизнедеятельность. Оставшиеся в Африке гарнизоны остались предоставлены сами себе, что не лучшим образом сказалось на их эффективности, и без того небогатой. Вандалы были не слишком сильны в осадах, зато брали числом, лютым упорством и применением рвавших римлянам все шаблоны тактик. Не можем взять укрепленные стены военного лагеря? Не вопрос! Подтяните сюда лишних пленных, порубите их в фрикасе и обкидайте фортификации по кругу. На жарком африканском солнце это месиво вскоре начнет вонять так, что мягкотелые людишки либо задохнутся, либо сами выбегут под мечи. Такая вот контрвалация а–ля Гейзерих. Действовало безотказно.
А пока вандалы развлекались в Африке, и мирное население постепенно приходило к мысли, что бич Божий как–то перебарщивает, Бонифаций с благословения Галлы устроил полномасштабные боевые действия в самом сердце Империи с целью наконец–то угомонить честолюбивого Аэция. С этим получилось лучше, чем с вандалами, но, как говорится, есть один нюанс. Бонифаций в битве при Ариминуме (Римини) выиграл, но через три месяца умер от ран. Аэций же проиграл, но остался жив и сбежал к гуннам, с которыми давно и тесно общался.
Через несколько месяцев он вернулся, и у Плацидии настали тяжелые времена. Пост главнокомандующего, ушедший было зятю покойного Бонифация, Себастьяну (мы его еще встретим, запомните это имя), был отнят, влияние Аэция на внешнюю и внутреннюю политику стало полным, а до кучи хитрый полководец отжал все имущество Бонифация, включая жену, ту самую вандалку Пелагею. Видимо, действительно была очень хороша.
В 435 году, кое–как отстояв Карфаген, римляне признали все завоевания вандалов. «Не можешь предотвратить — возглавь!». Племени был выдан статус федератов, то есть признанных участников империи с самоуправлением, а взамен Гейзериха слезно попросили больше ужасов не творить, продукты исправно поставлять, а если уж очень кровищи хочется — резать тех же берберов. Правитель вандалов согласился.
Впрочем, сын все равно вскоре под удобным предлогом вернулся обратно. Четыре года Африка жила сравнительно спокойно — Гейзерих строил планы, укреплял собственную власть и намечал следующие точки для наступления. Как уже не раз говорилось, он был совсем не дураком и умел не только выжидать, но и использовать различные тактики для достижения своих целей, чего римляне как–то не учли.
Гром грянул неожиданно и оставил и Рим, и Византию в тягостном недоумении. В октябре 439 года Карфаген как–то очень быстро и практически бескровно стал принадлежать вандалам. Все привыкли, что варвары берут города с особой жестокостью, закидывая стены своими и чужими трупами, а тут поди ж ты — бац! — и город взят. Видимо, Гейзерих смекнул, что вместо долгой и шумной осады можно просто навести мосты с нужными людьми и немного поделиться с ними честно награбленными деньгами.
Сперва в Равенне и Константинополе в такой расклад даже не поверили. Еще большее недоверие вызвали слухи о том, что вандалы захватили весь транспортный флот, спокойно стоявший в гавани Карфагена, и спешно переоборудуют его в боевой, благо в те века это не требовало совсем сверхъестественных усилий. Германцы? На море? Новость для всех цивилизованных стран того времени совершенно бредовая. Но на всякий случай правители южных провинций предприняли некоторые оборонительные меры — мало ли, как говорится, иногда и палка стреляет. Большего Рим сделать не смог — на тот момент Аэций крепко увяз в Галлии, а император Валентиниан вообще забил на внешнюю политику и развлекался в свое удовольствие.
Готовились не зря. В 440 году жители Сицилии с шоком увидели идущие с юга корабли — те самые бывшие транспортники, которые все же вполне справлялись с задачей вида «доставить толпу суровых мужиков через море, и потом забрать их с захваченными ценностями». Подобная же петрушка продолжилась и на следующий год, причем Гейзерих начал грабить не только Сицилию, но и юг Италии, что вообще ни в какие ворота не лезло. Аэций, обеспокоенный такой внезапной смекалкой вандалов в деле мореходства, обратился за помощью к вечно занятому своей писаниной Феодосию, а сам собрал армию из более–менее свободных резервов, еще не использованных для защиты северных границ, и выслал ее в Африку сухопутным путем — через Испанию. Ошибся он только в одном — поручил командовать войсками Себастьяну. Да–да, тому самому зятю покойного Бонифация, у которого несколько лет назад отжал титул главнокомандующего.
Вандалы отступили с Сицилии, которую уже почти начали обживать, и Гейзерих включил дипломатию. Пообщавшись некоторое время с Себастьяном, король вандалов популярно объяснил тому, что Аэция любить, в общем–то, совсем не за что и лучше «вместе ударить по Тбилиси». Так у Рима стало на одну армию меньше, а у вандалов появился неплохой союзник. Византийский же флот добрался до цели и даже успел немного потопить варваров, но вскоре был отозван — очень некстати на северные провинции напали гунны, а своя рубашка всегда ближе к телу — пусть в Равенне сами разбираются с этими непонятными морскими германцами. Как только византийцы скрылись из виду, вандалы, радостно щерясь, немедленно снова приплыли на Сицилию — теперь уже надолго.
Аэций, видя полную бесперспективность боевых действий на все тысячи фронтов, что к тому времени успели сформироваться вокруг Империи, был вынужден признать поражение. Вандалы стали независимыми и с помпой перенесли свою столицу в Карфаген. Где–то на том свете злорадно смеялся Ганнибал Барка.
Гейзерих повелел начать летоисчисление с момента захвата древнего города и, заключив мир с похмельным Валентинианом, обратился к внутренней политике — назрели проблемы. Флавий Аэций, проклиная всех родственников мертвого Бонифация и нерешительных византийцев, рубился с вестготами и бургундами. Феодосий II оторвался от юридических проблем и с тоской думал о том, как бы утихомирить какого–то нового вождя гуннов по имени Аттила.
Вообще государство вандалов и аланов в Карфагене принято именовать королевством, что сомнительно с точки зрения русского языка, ведь до появления той личности, от которой и пойдет термин «король» осталось ровно триста лет. На этом этапе развития варварской государственности всей полноты власти у одного человека еще не было — мешали всякие всенародные собрания, выборы правителей, интриги вождей мелких племен и прочие древние атавизмы. От которых Гейзерих и решил избавиться раз и навсегда.
Путь прогресса, что поделать. Сперва правитель образовал круг приближенных дворян, титулы и земли которым раздавались не за красивые глаза или достойных предков, а сугубо за полезность и преданность лично Гейзериху. Те же потомки знатных вождей, что о себе думали слишком много, а толкового ничего не делали, всяких прав и послаблений лишались, что не вызывало особой любви и обожания в среде обиженной аристократии.
В 442 году накипело и прорвалось. Вернее, прорвалось бы, если бы Гейзерих был кем–то вроде донельзя разумного Валентиниана, развлекавшегося в Равенне. Но так как голова правителю вандалов была дана не только для того, чтобы в нее есть, заговор был раскрыт еще до исполнения преступных планов. После долгих пыток все заговорщики, их домочадцы, приближенные и просто подозреваемые в нехорошем были распяты и расставлены вдоль дорог — все–таки влияние цивилизации не обошло варваров стороной.
Племя изрядно поредело, зато в преданности всех оставшихся Гейзерих мог быть уверен. Чем тут же и воспользовался, издав пачку законов. Во–первых, всенародные собрания отменялись за ненадобностью — нечего тут, чай не Афины какие. Во–вторых, вождями племени теперь могли быть только потомки Гейзериха по мужской линии. Народ, естественно, в процессе смены правителей по новым правилам мог участвовать чуть менее чем никак, однако возражать желающих уже не осталось — старые спорщики долго висели на крестах, радуя воронье.
Теперь государство вандалов и аланов действительно можно было называть королевством — абсолютная власть оказалась сосредоточена в одних руках, причем руках умелых.
Тем временем на севере, в Римской империи, дела шли совсем не так хорошо. Флавий Аэций крутился как электровеник, пытаясь раздать всем окрестным племенам по их загребущим лапам и оставить Равенне хотя бы кусочек Галлии — всю провинцию уже было никак не вернуть. Попутно надо было как–то защищать Италию, пытаться не допустить охреневших вандалов с юга и заодно дружелюбно улыбаться страшным гуннам, обосновавшимся в Паннонии. С Аттилой на первых порах даже получалось — Аэций сохранял с ним правильные пацанские отношения, чему весьма способствовало то, что еще в юности римлянин 3 года провел у племени в заложниках — было время выучить обычаи и обзавестись знакомствами.
Однако время шло, аппетиты гуннов росли, и Византия, на которую они в то время наседали, перестала их удовлетворять. О мотивах произошедшего далее есть несколько версий, одна из которых обвиняет в хитром заговоре Гейзериха, однако есть множество причин ей не доверять, не последняя из которых — откровенная демонизация правителя вандалов. Он, конечно, был очень и очень хитрым и толковым мужиком, но подобного всемогущества не снискал. Мы опираемся на другую версию, куда более распространенную, которую сейчас и расскажем.
В районе 449 года в Равенне началась форменная «Игра Престолов». Старшей сестрой Валентиниана III была Юста Грата Гонория, уже немолодая, но очень амбициозная тетка. Она пыталась всячески интриговать еще за двадцать лет до описываемых событий, но тогда как раз делили трон и бронированные фаланги ходили по Италии, поэтому как следует вписаться в закулисные войны у Гонории не очень получилось — ей дали по носу и на всякий случай решили замуж не выдавать, слишком уж близко она была к линии наследования, могли случиться казусы. Они и случились, хоть и немного не так, как все опасались.
В 449 общественность внезапно обнаружила, что Гонория беременна, причем от какого–то непонятного сенатора по имени Евгений. Женю тут же казнили, чтобы не отсвечивал, а разъяренную почти сорокалетнюю тетку сперва выслали в Константинополь, а потом шустро подготовили свадьбу с удобным стареньким дедком, от которого не стоило ждать внезапных сюрпризов. Зато их стоило ждать от Гонории. Обиженная в лучших чувствах, женщина послала доверенного евнуха не куда–нибудь, а к самому Аттиле, как к самому крутому альфа–самцу на континенте. Евнух должен был передать просьбу о помощи, печальные рассказы про великие обиды и унижения, а в доказательство подлинности послания вручить вождю гуннов перстень Гонории.
И тут в дело вмешались различия в культурных стереотипах и обычаях. Аттила, получив слезную мольбу и перстень, понял происходящее сугубо по–своему — с его точки зрения Гонория только что выразила полное и недвусмысленное желание стать его женой, поэтому, если ее немедля не доставят к нему в свадебном платье, кто–то очень сильно огребет, хорошие там отношения или нет. Партия была крайне выгодная, с правами на римский престол, поэтому чувства правителя гуннов вполне понятны — кто ж будет отказываться от такого нежданного везения?
Римляне пытались объяснить, что вышло некоторое недоразумение, и Гонория уже давно замужем и ничего такого в виду не имела. Аттила размахивал перстнем и обещал всех примерно–показательно покарать.
Переговоры продлились недолго. Поняв, что никто не собирается отдавать ему полцарства и руку царевны, вождь гуннов решил взять все сам и в 451 вторгся в многострадальную Галлию, вызвав жуткую фрустрацию у Аэция, полжизни положившего на то, чтобы этого не случилось.
В 451 году, Аттила, собрав совершенно невозможную толпу гуннов и всех сопричастных, адовым катком влетел в и без того разоренную Галлию. Города сносились, церкви сжигались, жители резались и угонялись в рабство, причем вождю гуннов, уязвленному матримониально, было абсолютно по барабану, кого конкретно жечь и калечить — римлян, готов, франков или полностью ошалевших, недобитых всеми предыдущими галлов.
Пока Гейзерих, злорадно скалясь в Карфагене, приказывал подать себе еще попкорну, Аэций с выпученными глазами носился по бывшим противникам, которых он успешно валил все это время, и на пальцах пытался объяснить, что Аттила же дурак, он не только к римлянам пришел, он тут сейчас вообще все выжгет, что твоя ядерная война — срочно надо собираться всем миром и как–то решать проблему.
Учитывая масштабы разрушений и явную упоротость гуннов, к которым у многих были давние счеты (благодаря тому же Аэцию, устраивавшему познавательные экскурсии в Галлию), долго уговаривать никого не пришлось. Сборная коалиция франков, бургундов, сарматов и вообще всех, кто под руку попался, включая большое войско вестготов во главе с уже стареньким Теодорихом I, пришла на выручку к римским войскам. Побоище состоялось на Каталаунских полях, о точном местонахождении которых до сих пор спорят, известно лишь, что это было где–то в Шампани.
Начали битву поздно, не с утра, да и вообще проходила она довольно сумбурно, больше напоминая мясорубку. Сперва стороны еще пытались применять какие–то тактические решения — римляне грамотно заняли холм по центру, противники с потерями пытались их оттуда выбить, но ближе к вечеру озверевший вождь гуннов обратился к войску с пафосной речью вида «Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!», и началось. Рубились весь вечер и начало ночи, причем в темноте сослепу не заметили, как дедушка Теодорих упал с коня и был затоптан. Аэций в какой–то момент потерял связь с союзниками и резался в автономном режиме, потом едва найдя лагерь. Торисмунд, сын покойного Теодориха, возвращаясь к своим, сбился с пути и неожиданно для себя приехал к гуннам. К счастью, отделался всего лишь небольшими засечками на черепе.
В общем, тактика и стратегия — не те слова, которые описывают битву на Каталаунских полях.
Разойдясь под утро, стороны дождались рассвета и стали мрачно обозревать заваленные телами окрестности (пишут о сотнях тысяч погибших). Выяснилось, что Аттила не горит желанием выходить из своего укрепленного лагеря, хоть и мужественно орет оттуда всякое — гуннов осталось слишком мало для повторения. Сначала Аэций сотоварищи хотели осадить недобитков и решить проблему раз и навсегда, но на военном совете почему–то отсутствовал Теодорих, которого обнаружили чуть позже и в совсем неживом состоянии. Торисмунд, увидев такое дело, от продолжения веселья отказался — ему теперь нужно было шустро двигать в Тулузу, пока братья не отобрали трон.
Без хоть и поредевшей, но все–таки толпы вестготов начинать второй акт Марлезонского балета желающих не нашлось, поэтому Аэций решил отойти, понадеявшись, что Аттила, потеряв большую часть войска и нескольких родственников, чуть угомонится и таки сядет за стол переговоров. Плюс у полководца были определенные прикидки на дальнейшее сотрудничество — все–таки в Тулузе остались вестготы, и их тоже неплохо было бы поприжать, желательно чужими руками.
Ага, щаз. В 452 году, отступив и поднакопив сил, вождь гуннов снова пришел к римлянам, размахивая перстнем и вопя про Гонорию. На этот раз вторжение пошло не в Галлию, а непосредственно в Италию. Прощайте, Аквилея и Милан — второй раз сдержать волну дикарей у Аэция никак не получалось, и от окончательного уничтожения Рим спасли две вещи: Византия, вовремя зашедшая в Паннонию, пока войска гуннов топтали римлян, и чума, подкосившая наступающую армию.
На следующий год упертый вождь снова пошел в поход с мыслью сотворить нехорошее, но, к огромнейшему облегчению всех соседей, таки помер от неизвестной болезни. Аэций, дрожащими руками расправив лавровый венок победителя, выдохнул. Как показала практика — зря. В Равенне начался второй сезон «Игры Престолов», и единственным из проклятой семейки Галлы Плацидии, кто еще не проявил себя в полной мере, был сам император — Валентиниан.
Жил–был некий Петроний Максим, знатный и богатый патриций с большим влиянием и властью. И была у него красивая жена, что Валентиниан счел личным оскорблением: как это, красивое — и не его?! На прямое предложение отбежать за сеновал послушать новые кассеты императору было отказано. Пришлось включать хитрость. Сыграв с Петронием в некую азартную игру и отжав в качестве залога за проигрыш его перстень, правитель Рима послал этот перстень жене Максима — дескать, муж очень зовет во дворец, дело одно решить надо.
Дело Валентиниан решил, после отпустив униженную и изнасилованную домой. Максим, конечно, утерся, но поклялся отомстить. Мстить пришлось в несколько этапов — просто так императора не зарубить, особенно когда у него рядом толковый и грамотный Аэций, только что признанный спасителем Империи да и вообще всего рода человеческого. Поэтому в последующие месяцы Валентиниану то и дело сообщали, что Аэций очень зазнался, очень много хочет, того гляди захватит власть и вообще — Галла Плацидия была права, когда хотела от него избавиться.
Император не был слишком–то умен. Как пишут историки, он вообще особым интеллектом не обладал, в политике ничего не смыслил и любил лишь две вещи — разврат и пьянство. Поэтому в какой–то момент Валентиниан вызвал полководца к себе на аудиенцию и там же зарезал, будучи притом крайне горд собой — орел же, раскрыл чудовищный заговор! Римляне, правда, с такого поворота событий серьезно напряглись — Аэция любили и уважали, причем было за что, а вот коронованное чучело на троне ничего хорошего никому не сделало.
Петроний Максим, радостно потирая руки, немедленно попросил императора назначить его главнокомандующим и консулом взамен убитого, на что был послан вдаль без особого объяснения причин. Это было одно из последних решений Валентиниана. Оскорбленный дважды, патриций решил, что раз не вышло по–хорошему, то будет иначе, и вскоре, во время охоты, император был забит охранниками–варварами, которые и сами хотели посчитаться за Аэция.
В 455 году Петроний Максим наконец–то всходит на трон, немедленно берет в жены Лицинию Евдоксию, вдову Валентиниана III, чтобы получить хотя бы номинальные права на власть, и попутно отменяет помолвку ее дочери — мол, получше кого найдем.
Жениха этой дочери звали Гунерих, и был он сыном некоего Гейзериха, который после таких известий выплюнул недожеванный попкорн и злобно сообщил римлянам, что мирный договор вандалы заключали с Валентинианом, который хоть и урод, но все же был император. А вот то, что сейчас сидит на троне — никто и звать его никак, поэтому сами напросились.
Петроний Максим пытался удержать власть и не поссориться с соседями, Аэций, «последний из римлян» и победитель Аттилы, лежал мертвый, Гейзерих собирал могучий флот.
Маркиан примечателен двумя эпизодами — он послал нафиг Аттилу с его требованиями дани, предложив оплатить все долги железом, причем совсем не тем способом, который понравится гуннам.
Второй же нюанс, более важный для нашей истории, состоял в том, что в 430–х будущий император побывал в плену у вандалов, еще во времена зарубы в Африке. Легенда гласит, что его отпустил лично Гейзерих, потребовав взамен клятвы больше никогда с вандалами не воевать. Вряд ли все было именно так, однако факт остается фактом — особого желания спасать Рим и совершенно незнакомого ему и подозрительного Петрония Маркиан не проявлял. И вообще сообщил, что не имеет ни малейшего понятия, что это такое на трон вылезло, поэтому императором его признавать отказывается.
Огорченный Максим решил поискать помощи с другой стороны и отослал гонцов в Тулузу, где к тому времени воцарился Теодорих II. Торисмунд после Каталаунских полей к престолу таки успел без очереди, но долго не продержался — уж больно нездоровый и лютый характер был у свежеиспеченного короля. Даже во время того, как его убивали, обезоруженный и только с одной рабочей рукой, он умудрился сцапать лавку и в буквальном смысле забить мебелью нескольких нападавших.
В конце мая 455 года Гейзерих с флотом высадился в устье Тибра. Короцль вандалов решил сам посмотреть, кто это там его сыночку лишил семейного счастья. Петроний Максим, не дождавшись никаких вестей от посланных в Тулузу, осознал, что в Рим он приехал как–то совершенно зря, и у него есть срочные дела в Равенне или на руинах Аквилеи или вообще в районе Северного полюса — главное, подальше от уязвленного отца вандальского семейства. Однако попытка шустро свалить в туман не удалась. Максима перехватили разъяренные происходящим горожане, которым теперь надо было как–то разгребать сочные плоды петрониевской дипломатии, и без особого почтения к титулу сперва зарезали, а потом порвали на части, чтобы у каждого был свой личный кусочек августейшего. Оставшееся скинули в Тибр, не заморачиваясь с похоронами и речами.
Если римляне думали, что такое проявление классовой ненависти как–то остановит Гейзериха — они ошибались. Король вандалов счел, что жив Петроний или нет — это несущественно, Риму все равно хана. Все равно ведь потом опять что–нибудь отчебучат, так лучше сразу все разнести, чтоб два раза не вставать. Определенные возражения на этот счет имел Папа Лев I, которому хватило мужества никуда не бежать, а выйти из–за стен пообщаться с вандалами. Папа был весьма достойным и отважным служителем церкви — за три года до того он с теми же целями беседовал с Аттилой, убеждая его не сжигать Рим, поэтому переговоры с Гейзерихом не стали для него чем–то новым. Тем более что вандалы все–таки были христианами, хоть и несколько не того толка.
Уговорить Гейзериха уплыть обратно и более тут не отсвечивать не вышло. В отличие от Аттилы, у вандалов Византия в тылу безобразия не учиняла, в лагере никакой чумы не было, да и Аэция с защитниками Рима поблизости как–то не наблюдалось. Максимум, что сумел выторговать Лев — относительную безопасность города и жителей. Гейзерих согласился не устраивать глобальный геноцид и всесожжение.
Правда, на полное и тотальное разграбление города король вандалов отвел не традиционные три дня, а две недели. Чтоб уж точно вытащить все, что не было крепко приколочено, а что приколочено не совсем крепко — оторвать и все же утащить. Храмы тоже подлежали разграблению — никаких исключений, нечего тут.
Спустя две недели флот вандалов, едва не тонущий под тяжестью добычи, направился обратно в Карфаген. Помимо огромной груды сокровищ, произведений искусства и прочих интересных вандалам ништяков, Гейзерих упер с собой многие тысячи пленников (про обращение в рабство уговора не было!), жену Петрония (а до того — жену Валентиниана) вместе с ее дочерью (чтобы уж точно за правильного человека выдать), ну и половину крыши храма Юпитера Капитолийского. Потому что не надо было смущать людей и делать крышу из позолоченной меди.
Таким образом вандалы забрали из Рима вообще все, что представляло хоть какой–то интерес и ценность, а современники настолько впечатлились подобным расчетливым подходом, методичностью и доскональностью грабежа, что еще долго помнили вандалов и их шоп–тур.
Много позже, во времена французской революции, впервые появился термин «вандализм», который потом и вошел в многие мировые языки, включая русский. Хотя историческая справедливость говорит нам, что для обозначения «бессмысленного уничтожения произведений искусства» куда лучше подошло бы слово «вестготизм». В 410 году Аларих за три дня пожег и порубил куда больше, чем хозяйственные вандалы, просто забравшие все себе. Однако история рассудила иначе, и вандалы всегда будут нести на себе клеймо совсем отмороженных варваров.
Пока римляне ошарашенно таращились на храм Юпитера без крыши, а византийский правитель Лев I, приведенный к власти уже знакомым нам Аспаром, предпринимал все усилия, чтобы зарезать своего благодетеля, вандалов в их познавательных и прибыльных путешествиях по Средиземному морю почти никто не сдерживал.
Единственный эпизод, повлекший за собой долговременные последствия, случился в 456 году. Под началом покойного Аэция служил некто Рицимер — суровый мужик варварского происхождения. Когда ввиду уже известных нам событий образовался вакуум власти, и на престол в Равенну пролез некто Авит, назначенный — о, позор имперской аквиле! — вестготами, римляне как–то не поняли такого падения нравов и собрались решить проблему уже отработанным методом — на куски и в Тибр. Однако вандалы, радостно плавающие мимо, сильно отвлекали от внутренних распрей, и сперва стоило что–то сделать с южной угрозой.
На это дело подписали Рицимера, как последнего оставшегося грамотного полководца. Он не подкачал и через год после разграбления Рима разбил вандальский флот, чем дал империи небольшую передышку, пока варвары не построят новых юнитов. На радостях Рицимеру вручили титул magister militum, и очень зря. Авит был немедленно низложен ввиду полной бесполезности и изгнан в Галлию, к своим любимым вестготам, где он вскоре и помер. Так как новый главнокомандующий был все–таки германцем, сам сесть на престол он не мог — не комильфо. Повыбирав меж двух вариантов: распустить империю к такой–то матери и объявить свое королевство или найти кого–нибудь приличного и править через него, Рицимер выбрал контроль через посредника. На роль прокси–сервера прекрасно подошел Майориан, его старый знакомый. На всякий случай даже спросили разрешения у Византии в лице Льва I. Тот одобрил.
В то время, пока империи решали внутренние проблемы, вандалы таки собрались с силами и взялись за старое. Сицилия, южная Италия, Корсика, будущая Югославия, Греция, да вообще все побережье Средиземного моря снова встретилось с деятельными подданными Гейзериха, которые словно муравьи стаскивали все ценное и вкусное к себе в Карфаген.
Более того, король вандалов еще и слал в Равенну издевательские депеши. Женив на похищенной Евдоксии (той самой жене, которая как знамя соцсоревнования переходила от одного императора к другому) своего родственника, Гейзерих упорно троллил римлян предложениями посадить его на престол. А что, право имеет, все уже посмотрели, как у вас там власть передается, хлопец хороший, справный, почему бы и нет?
Дочь же Евдоксии, как и было задумано, он выдал замуж за своего наследника, Гунериха. После чего все грабительские походы каждый раз объявлялись не преступным разбоем, а совершенно законной экспроприацией родового имущества. Гейзерих знал, как бесить своих противников.
В 460 Майориан не выдержал и, вопреки советам Рицимера успокоиться и выдохнуть, собрал большое войско, а также флот, который разместился в гавани Картахены. 300 кораблей — не шутки по тем временам. Вандалы ловко сыграли на упреждение. В том месте, где по их расчетам, должно было высадиться римское войско, заранее сожгли все ценное, а колодцы отравили. Пока одна часть армии громила собственную территорию, зондеркоманда из самых толковых мореходов и бойцов предприняла резкий марш–бросок в Картахену и… Угнала весь собранный флот из–под носа у Майориана. Так у вандалов стало на 300 кораблей больше, а у императора — на голову меньше, потому что Рицимер, охренев от такой некомпетентности и самостоятельности своего ставленника, немедленно скинул его с престола, а потом и казнил, чтоб другим неповадно было.
Веселье продолжалось. Еще 6 лет Рицимер бесился, но ничего не мог сделать с карфагенскими упырями, а те продолжали глумливо гоготать, грабить побережья и предлагать назначить императорами кого–нибудь из многочисленных Гейзериховских родственников.
В 467 году у фактического правителя Рима таки получилось договориться с Львом I, до того немало расстроенным подходом полководца к управлению кадрами. Против вандалов была собрана великая армада. Численность только византийского контингента составила 100 тысяч человек. Общая стоимость подготовки к походу, если пересчитывать в современные метрические меры — 40 тонн золота. Атакующие пошли с трех сторон: Сардиния, Африка и море. Против такой мощи вандалы мало что могли сделать, несмотря на всю свою ловкость и мореходные навыки. Флот Гейзериха был рассеян и разбит, сдержать легионы под Триполисом не вышло, с Сардинии варваров быстро выбили.
Когда флот вторжения встал в 60 километрах от Карфагена, король вандалов понял, что настало время креативить. Послав парламентеров к Василиску, командующему вторжением, Гейзерих начал слезно просить перемирия. Мол, старый совсем стал, бес попутал, во всем каюсь, все верну, дайте только 5 дней — с мыслями собраться. Гордый Василиск довольно хмыкнул и дал старику передышку. Сразу видно отсутствие опыта общения с вандалами.
Пока византийцы надменно осматривали побережье и прикидывали, как будут его делить между патрициями, Гейзерих собрал все негодные шаланды, баркасы и лодки, начинил их всеми пожароопасными материалами, которые нашел в Карфагене и, дождавшись попутного ветра, пустил все это на корабли захватчиков, скученные в бухте. Горело знатно. Те корабли, что вырвались из огненной ловушки, встретили — какая приятная неожиданность! — внезапный запасной флот вандалов под руководством одного из сыновей хитрого старикана. Так Гейзерих стал одним из первых флотоводцев в истории, осознавших эффективность брандеров, а византийцы в очередной раз поняли, что с Карфагеном им в ближайшее время не сделать ничего — на любую военную интервенцию гнусные германцы ответят чем–то таким, чего никак не ожидать и не предугадать.
Империи вернулись к своим делам — междоусобицам и дележке власти, а вандалы продолжили отжим движимого и недвижимого имущества по всему побережью Средиземного моря.
В 475 Византия смирилась с неизбежным и заключила с вандалами мир, потратив кучу денег на выкуп своих знатных пленников, набранных Гейзерихом за годы туристических поездок по Европе. В 476 окончательно рухнула Римская империя, в последние годы своего существования представлявшая собой плохую пародию на времена былого величия.
Годом спустя, в 477, Гейзерих оглядел свою могучую морскую державу, покосился на север, где на руинах империи шла активная дележка имущества, довольно хмыкнул и отошел в мир иной, став одним из немногих действующих лиц нашего рассказа, доживших до глубокой старости и умерших своей смертью.
К сожалению, потомки хитрого германского интригана недолго держали планку. Постепенно бывшие дикари становились все более изнеженными и пресыщенными, погрязая в распутстве и роскоши, став наследниками культуры позднего Рима. Хотя этот же период можно назвать расцветом культуры — множество поэтов, писателей и художников нашли себе пристанище и богатых заказчиков в Карфагене.
Конец королевства настал в 534 году, когда Византия воспользовалась моментом внутренних неурядиц в государстве и наконец–то отомстила, вернув свои африканские владения. После окончательного разгрома о вандалах осталась память лишь в уголовной терминологии.
Хотя Средиземное море среди германских племен еще долго называлось Wendelsea — море вандалов.
Византия недолго продержится в Африке. В 610 году, во время уединения в пещере, к сорокалетнему потомку древнего рода явится ангел, а дальше начнется та еще катавасия…
Комментариев нет:
Отправить комментарий