Турецкий султан Баязид I написал оскорбительное Тамерлану и теперь расплачивается за это по полной вместе со всей Турцией, правитель Византии Иоанн VII Палеолог радуется неожиданному снятию осады Константинополя, англичане, временно отложив битвы с французами, режут шотландцев, Япония признает свою зависимость от Китая.
А в старой части Праги некий Ян Гус, декан философского факультета и настоятель недавно основанной часовни, читает проповеди на чешском языке.
Помимо просветительской деятельности Ян занимался еще кучей всего — провел реформу чешского языка и орфографии, сложил несколько песен, ушедших в народ и вообще, судя по оставшимся сведениям, был неплохим мужиком. Однако наибольшую известность среди потомков и современников ему принесли проповеди, поэтому поговорим о них.
Нельзя сказать, что он рассказывал что–то совершенно новое в своем роде — еще в 1376 Джон Уиклиф в Англии обращался к своим последователям с речами крайне схожей тематики. Они в итоге и послужили источником вдохновения для Гуса. Уиклиф довольно плохо закончил, но это Яна не останавливало. Говорил он в общем–то совершенно разумные по нынешним меркам вещи — попы зажрались, духовенство погрязло в интригах и богатстве, продавать церковные должности нельзя, да и вообще власть, нарушающая божественные заповеди, вряд ли от бога. Учитывая, что в ту пору в Европе было аж два Папы Римских, один в Риме, другой в Авиньоне, которые наперебой объявляли друг друга еретиками и отлучали кого ни попадя, церковь действительно представляла собой довольно неприглядную картину. Плюс критика богачей и власть имущих, причем высказываемая на прекрасно понятном народу языке — неудивительно, что популярность Гуса росла день за днем.
В Богемии в ту пору было неспокойно, как и во всей Европе. Короля страны, Вацлава, буквально за два года до того скинули с престола в Германии (с формулировкой «за пьянство и пренебрежение делами страны»), и в целом, имели на то моральное право, так как он там лет десять не появлялся. Правда, не от хорошей жизни, а из–за проблем в Чехии — королю приходилось участвовать в постоянной грызне за власть с духовенством и знатью, и далеко не всегда это заканчивалось для него успешно. В 1394 его уже брали в плен и до 1396 держали в замке в Австрии, пришлось впрягаться младшему брату Сигизмунду (тогда — королю Венгрии, и очень скоро мы про него снова услышим), чтобы вызволить непутевого родственника. В заточение Вацлав попал за похищение и убийство духовного лица, что сразу говорит нам о нежной любви, которую он питал к отдельным мешающим священникам.
Оттарабанив двушечку, король Богемии не исправился и как раз в 1402 снова угодил за решетку, причем теперь с непосредственной помощью того самого Сигизмунда (как и обещали). Вышел только через год с помощью дружественных рыцарей. Сигизмунд вообще был не очень приятным типом — закладывал города, продавал провинции, убегал с полей сражений и, как говорят, посодействовал убийству собственной матери.
Учитывая все вышеописанное (а также еще одного брата, хоть и двоюродного, по имени Йост, который тоже был не дурак помутить воду), понятно, что на Гуса светские власти очень долго не обращали внимания — тут масштабы покрупнее будут, чем какой–то обнаглевший городской священник.
Церковным же властям было тоже не до того. Если в 1402 Западная Европа была благословлена с небес только двумя Папами, которые неслабо давали прикурить всем вокруг (поножовщина, массовые убийства конкурентов, бунты в Риме — полный набор непогрешимости), то в 1409 объем благодати увеличился аж на 50% — в довесок выбрали еще и третьего, после чего ситуация стала совсем уж бредовой.
Свежевыбранный Папа поучаствует в нашей истории, хоть и недолго. В том же 1409 в Праге состоялся ряд дискуссий на тему учений Джона Уиклифа. Ян Гус, как известный эксперт в этих делах, был приглашен повыступать. Пригласил его архиепископ Праги, Збинек Зайиц, но сразу после речи реформатора по перекошенным рожам остальных присутствовавших духовных лиц понял, что сделал это очень зря. Еле отбившись от разъяренных коллег, которых при всем честном народе назвали мздоимцами и грешниками, Збинек немедленно отмежевался от Яна и объявил его моральным уродом и редиской нехорошим.
Масла в огонь добавила булла, выпущенная свеженазначенным Папой, в которой Збинеку разрешалось применять репрессивные меры против всяких наглецов. Проповеди Гуса запретили, выпускаемые им книги сожгли.
Гуса выручила благосклонность Вацлава. Основным камнем преткновения была система голосования в Пражском университете. Изначально у немецкой его части было три голоса, в то время как у чехов — только один. Поняв, что поддерживая немцев, он получит полномасштабный бунт в Праге, король выпустил Кутногорский эдикт, в котором поставил ситуацию с ног на уши: теперь чехам доставалось три голоса, а всем прочим — по одному. Так Вацлав надеялся заручиться поддержкой народа, да и заодно подложить свинью давним недругам из духовенства.
Охренев от такого поворота сюжета, немецкая часть ученой братии снялась с места и пошла основывать свой собственный университет в Лейпциге. Ян же стал ректором и продолжил проповедовать, не обращая внимания на зеленеющего от злости Збинека.
Однако радость Гуса была недолгой.
Сперва в 1411 архиепископ, не выдержав фрустрации, прямо назвал Яна еретиком. Поступок немного преждевременный, так как подобное обвинение выставляло в нехорошем свете и короля, что Вацлав счел недопустимым. Збинек был объявлен клеветником, а все, кто поддерживал подобное мнение, лишались своих владений — король знал, что лучше всего действуют материальные стимулы. Поспешивший архиепископ побежал до Венгрии, но от волнения и тягот помер в дороге. А ведь подождал бы еще буквально год — и все могло бы сложиться иначе!
Хоть в Европе к 1411 осталось всего двое Пап, объем идиотии они выдавали вполне себе тройной. Иоанн XXIII, он же Бальтазар Косса, личность одиозная даже по меркам того времени, объявил крестовый поход против Владислава, короля Неаполя и защитника Папы Григория XII. Но крестовый поход — штука затратная, поэтому найти недостающие деньги было решено с помощью продажи индульгенций в Богемии. Подобный экономический ход вызвал резкую неприязнь Гуса и потоки обличений, и тут–то благосклонность Вацлава внезапно закончилась. Королю с продажи каждого отпущения грехов шли пусть и не очень большие, но все–таки проценты, и подрывать благосостояние своего покровителя было не слишком–то вежливо, о чем и сообщили Гусу. Материальные стимулы, все дела.
Ян, как человек принципиальный, агитацию против индульгенций продолжил, невзирая на все возможные репрессии, из–за чего в 1412 был лишен сана ректора и изгнан из университета. Более того, Вацлав вежливо порекомендовал Гусу свалить по–тихому из столицы, дабы чего нехорошего не вышло. Замысел короля более–менее ясен — казнить или заточить популярного проповедника было нельзя, народ бы не понял, а в дороге он либо одумается, либо пропадет, либо помрет, как тот Збинек; ситуация и успокоится немного.
Реформатор воспользовался советом и еще два года колесил по Богемии, распространяя свое учение по городам и весям и собирая все больше сторонников.
А в 1414 году отцы церкви, окончательно охреневшие от происходящего в Европе, с помощью германского императора Сигизмунда (да–да, того самого) объявили в городе Констанце XVI вселенский собор, призванный разрешить все недоразумения и непонятки в духовной жизни католической церкви. Вообще основная проблема была в двух Папах, но и Яна туда тоже позвали выступить. Причем Сигизмунд лично обещал, что ничего страшного с Гусом не случится. Так, побеседуют, обменяются мнениями, пожмут друг другу руки и по домам. Ян согласился.
Так Ян стал пленником Папы Римского. Вернее, одного из них.
Немногочисленные сторонники Гуса, что прибыли с ним, немедленно напомнили Собору о гарантиях безопасности, данных чеху, и сразу же случилось «во–вторых». Иоанн заявил, что он лично ничего никому не обещал и в принципе не очень понимает, как какие–то гарантии можно давать всяким еретикам. Сигизмунд же, после того, как свита Гуса обратилась к нему, сделал вид, что не в курсе, о чем речь, плохо слышит и вообще у него очень много дел, отвалите.
Собор перестал быть томным. Гусу инкриминировали не только ересь, посягательство на святую католическую церковь, но еще и гнусное изгнание всех немцев из пражского университета. Сперва Ян от возмущения даже отказался отвечать на допросах, но обвинители были настойчивы. Проповеднику сообщили, что если он и дальше будет молчать, его просто сожгут безо всяких затей. А вот если начнет–таки хоть как–то объяснять, как же он дошел до жизни такой, то возможны варианты.
Ситуацию осложнило еще и внезапное бегство второго папы Иоанна, который Бальтазар Косса. Поняв, что сейчас его будут смещать и увольнять с поста Папы, Косса убежал с Собора и, укрывшись в другом городе, слал прекрасные в своей наглости депеши. Дескать, отречься он согласен и сам, но только при условии, что ему отдадут несколько городов, даруют почетный титул, немалую пожизненную пенсию золотом, саблю, барабан и щенка бульдога. Собравшиеся в Констанце церковные иерархи поначалу даже не могли сформулировать ответ в приличных выражениях, но потом все же осилили и объявили о полном низложении Иоанна. Попутно обвинив его в массовых пытках, казнях, изнасилованиях монахинь и монахов, продаже церковных должностей и отлучений ну и отравлении предыдущего Папы до кучи. Можно было бы еще добавить каннибализм, сговор с марсианами и поклонение дьяволу, но решили, что 74 статей и так хватит.
У Гуса же с бегством Бальтазара жилищные условия крайне осложнились. Если до того он был пленником хоть и отвратительного, но все же Папы, то теперь его передали на попечение местного архиепископа, который еретиков категорически не любил и предпочитал держать их в камерах–одиночках на хлебе и воде. Ян продолжал все отрицать и пытался донести свою точку зрения до собравшихся. Бесполезно.
Тем временем возмущенные поклонники Гуса среди дворян сильно попросили Сигизмунда как–то поправить ситуацию, а то очень уж нехорошо получается — слово дал, а теперь в кусты. Император честно постарался. То есть, неоднократно предлагал от всего отречься, покаяться и, возможно, дожить оставшиеся годы в каком–нибудь темном углу самого дальнего монастыря. Однако Ян был принципиален и свято верил в то, что говорил. 1 июля 1415 года проповедник окончательно объявил о своем полном нежелании отказываться от собственных слов, после чего спустя 5 дней он был сожжен как закоренелый еретик, а Собор наконец–то смог заняться более важными делами — Папу там выбрать, церковные уложения перетрясти, законов новых наиздавать…
Когда последние новости достигли Чехии, никто почему–то не обрадовался. Собравшиеся шляхтичи и бюргеры немедленно написали ругательное письмо Сигизмунду, где весьма невежливо отозвались о его моральных качествах, а в особенности о стремлении держать свое слово. Император тоже любил эпистолярный жанр, поэтому накатал ответную депешу, в которой обещал лично порубить, сжечь и поразвешать на столбах всех гуситов, виклифитов и прочих еретических упырей. Градус любви к германскому правителю в Богемии после этого снизился еще больше и начал серьезно угрожать законам физики, тем самым, которые формулируют правило абсолютного нуля.
Гуситов по большей части можно было разделить на два лагеря. Одни принадлежали к более образованным и зажиточным частям населения и звались утраквистами или чашниками. Одним из основных их требований (кроме запрета на продажу индульгенций и прочих эксцессов церковного бизнеса) было разрешить мирянам принимать причастие в двух видах. От Церкви как таковой они отказываться не собирались, но выступали за ее серьезное реформирование.
Другая часть, табориты (от названия горы Табор, где они разбили свой первый лагерь), была беднее, многочисленней и злее. Те вообще решили, что все эти церкви — от лукавого, а нормальному человеку нужна только Библия и все, хватит. Монархия, кстати, им тоже не нравилась. Да и немцы.
Чехия начала серьезно бурлить. Вацлав пытался как–то сдержать наступление неизбежного, но если с чашниками можно было как–то общаться, то с упоротыми таборитами общий язык найти не выходило. Начались погромы католических монастырей и церквей, замена священников на правильных, грабежи и прочие безобразия. Сигизмунд подливал масла в огонь, сообщая всем церковным иерархам, что Вацлав — слабак и тряпка, сам ничего сделать не может, и ему пора бы помочь живительной интервенцией. Чешский король в такой ситуации оказывался меж двух зол — сам он карательные операции начать не мог, потому что тут же загремел бы обратно в тюрягу (и это в лучшем случае), закрывать же глаза на все более закипающих гуситов тоже было нельзя.
К концу 1418 года у Вацлава более–менее получилось навести порядок в Праге и прилегающих областях, но только ценой определенных уступок. В трех пражских костелах было разрешено выдавать причастие в двух видах, и король надеялся, что хотя бы чашникам этого хватит, чтобы перестать буянить и творить всякое. Табориты, впрочем, считали иначе, и летом 1419 многие гуситы по решению городского совета попали под стражу за участие в массовых беспорядках.
Немедленно собралась инициативная группа. Толпа пошла к ратуше с целью попросить за пацанов. Из окна ратуши кто–то особо умный кинул камень. Это стало последней каплей.
Судью, бургомистра и тех членов совета, кто не успел отрастить крылья, без разговоров выкинули из окон к такой–то матери, обогатив мировые языки красивым словом «дефенестрация».
Через две недели Вацлав IV помирает от сердечного приступа (есть версии, что король был настолько потрясен происходящим, что просто не осилил наблюдать такой кавардак). Наследует чешскую корону знакомый нам Сигизмунд, человек крепких моральных устоев.
И вот тут–то началось по полной программе.
До того, как примкнуть к наиболее упоротой части гуситов, Ян успел поучаствовать в битве при Грюнвальде (причем на добровольной основе, чехов–то туда никто особо не звал), а потом вместе с венграми задорно резал турок. Когда гонять османов поднадоело, ушел на фронты Столетней войны, ну а когда и там стало мирно и скучно, вернулся обратно в Чехию. Грабить народ на большой дороге. Короче, гражданин был очень подкованный в деле изничтожения ближнего своего, и, что немаловажно, хорошо разбирался в различных тактических приемах того времени и знал большое количество всяких хитрых финтов ушами. Забегая вперед, скажем, что без Яна ничего бы у таборитов не вышло.
Мрачно и затейливо ругаясь, одноглазый ветеран ушел со своими отрядами из Праги и направился на юг Богемии — делать из крестьян и бедноты достойное войско. Задачка была та еще: денег, оружия и брони у таборитов толком не было, а Жижка прекрасно помнил, что делает тяжелая рыцарская кавалерия с необученным и незащищенным личным составом в чистом поле. Однако он также знал, как с ней бороться.
Во–первых, если внести минимальные модификации в обычный мужицкий цеп, каких в деревнях хватало, то получается душевное такое глушило, которое рыцаря может сразу и не убьет, но из седла вполне может высадить. Во–вторых, прикинув что да как, Ян разработал максимально грамотную стратегию против тяжеловооруженного противника — играть от обороны.
Берется куча возов (такого добра в сельской местности тоже хватает), доделывается под боевое применение, проделываются бойницы, выкидывается ненужное, укрепляется нужное. Далее находится толковая возвышенность, на которую железным дровосекам будет проблемно лезть. На этом холме возы ставятся кругом, окапываются, в бойницы выставляются арбалеты, а лучше — гаковницы и бомбарды, если получилось их где–то отжать, бойцы защищают промежутки между возами (которые, кстати, можно еще завалить дрекольем всяким, чтобы просочиться было затруднительно). В итоге получается импровизированная, но хорошо защищенная полевая крепость, которая при этом еще и вполне может кочевать по всей Чехии — колеса–то с возов никто не снимал.
По плану, сперва враги должны были пытаться добежать до укреплений (вагенбурга) под постоянным обстрелом, печально уткнуться в пики и цепы на финише, после чего либо постепенно закончиться, либо, что куда интересней и красочней, начать отступать. При отступлении гуситы вылезали из–за укреплений и с гиканьем придавали супостатам ускорение на пути в мир иной.
Так как Ян изначально нападать на Сигизмунда не собирался, а совсем наоборот — ждал неизбежной атаки, стратегия и тактика были выбраны практически идеально. И первое применение не заставило себя ждать.
Очень немногочисленные сторонники нормального католицизма и германского императора собрались в городе Кутна–Гора, где пытались вяло отбиваться от умеренных гуситов и примкнувших к ним. Мартин V, удачно выбранный на Соборе новый Папа Римский, призвал всех вменяемых католиков пойти и помочь ребятам. То есть, объявил крестовый поход. Естественно, немецкий император никак не мог от него отказаться, да и не хотел. В конце концов, он унаследовал Богемию, он тут первый католик на деревне, он собрал Собор в Констанце и сейчас он всыпет этим смердам как следует!
Собрав войско из наемников, фанатиков, искателей наживы и приключений и прочих лиц непонятных моральных устоев, Сигизмунд пошел спасать чешских католиков. Чашники, поняв, что самим не осилить, позвали на помощь мрачного Жижку.
Первая мелкая битва случилась под городом Судомерж. Конный отряд иоаннитов едва не застал врасплох небольшую команду гуситов, подходящую к Праге. Сперва чехи даже хотели сдаться, но гордые рыцари решили не обращать внимания на белый флаг. Зря. Спешно соорудив вагенбург по заветам Яна, еретики неожиданно даже для себя бодро раздали вражьей кавалерии. Помогла болотистая местность, огнестрельное оружие и наработанные удары цепом. Предводитель иоаннитов, познакомившись с вышеперечисленным, огорчился и помер.
Однако! — подумали гуситы. — Дело–то налаживается! То
Кутну–Гору Сигизмунд таки взял, но дальше в его планах была постепенная блокада и занятие Праги, а это было посложнее, ведь рядом уже крутилось подоспевшее войско таборитов. Покурив карту местности на предмет испортить немцам все планы, Ян нашел ключевую точку и ткнул пальцем в возвышенность на востоке от города. «Виткова гора. Строить вагенбург будем тут».
Пока Сигизмунд всё воплощал свои планы по полной блокаде Праги, Ян занял одну из ключевых возвышенностей — Виткову гору и начал ее обустраивать согласно своему видению ситуации. К тому времени как император наконец добрался до восточного края Праги и уперся в гору, отстоявшую от стен города всего на 4 километра, хозяйственный Жижка уже успел построить на верхушке башню и пару редутов, для надежности. Приди крестоносцы еще месяцем позже, их там вполне могла бы ждать полноценная фортеция с донжоном, зинданом и приусадебным хозяйством, но не сложилось.
Башню рыцари взяли легко и уверенно, но дальше дело застопорилось. Преодолев ров первого из редутов, тяжелобронированные граждане уперлись в стену, которую Ян согласно всем канонам выстроил сразу за рвом, и начали ее с трудом преодолевать. Гуситы, совершенно не горя желанием пускать железных увальней к себе в редут, мешали как могли, и у них было чем. Когда у крестоносцев почти получилось взять барьер, прибежал сам Жижка со свитой, помогать защитникам задорным чешским матом и тяжелым крестьянским цепом.
Такого удара нежная западноевропейская психика выдержать уже не могла, и крестоносцы начали откатываться от стены, но не тут–то было! Сзади наступавших тоже были отряды, причем свои же, которые еще не осознали бесперспективности происходящего и тупо перли вперед, подпирая ряды уже изрядно разочарованных жизнью. Началась свалка и сумятица, немало порадовавшая гуситов, продолжавших выпускать в эту кучу–малу заряды арбалетов и гаковниц.
Жижка тем временем окинул глазом результаты своих действий, собрал гвардию и шустро переместился на левый фланг — окучивать крестоносцев там. Что характерно, с тем же неизменным успехом (несмотря на то, что всего защитников было порядка 100 человек против нескольких тысяч).
Жители Праги с неослабевающим интересом таращились со стен и башен столицы на происходящее. Когда стало понятно, что всеобщие любимчики немцы таки могут уйти, быстро сформировалась инициативная группа, похватала разнообразные подарки дорогим гостям и со всей возможной скоростью понеслась к горе, встречать и подбадривать.
Как раз в тот момент, когда крестоносцы все же разобрались с тем, наступают они или отступают, донесли эту точку зрения до всех присутствующих и аккуратно потянулись домой в лагерь, к ним в тыл прибежали восторженные поклонники из Праги с тяжелым дрекольем в руках. Началась раздача, но совсем не автографов, превратившаяся в беспорядочное бегство крестоносцев куда глаза глядят.
Когда на следующий день воинство Христово собралось–таки в своем лагере, выяснилось, что продолжать возню никто не хочет. Несмотря на то, что поражение было не настолько серьезным, чтобы кардинально изменить расклад сил, и гору вполне можно было взять не с первой, но со второй–третьей попытки, собравшиеся благородные и уважаемые господа предпочли рассориться вдрызг, активно обсуждая, из–за кого же конкретно были утрачены все полимеры и надежды на скорую победу. Сигизмунд, как ни старался, навести порядок в собственном лагере так и не смог. До междоусобицы не дошло, но народ стал разъезжаться — ну ее нафиг, эту Чехию! Печали собравшимся добавляло то, что гуситы пленных брали очень мало и неохотно, предпочитая при необходимости просто добить и прикопать.
В конце июля 1420 Сигизмунд был вынужден отойти от Праги, поскольку брать ее стало толком некем — большая часть собранных сил расползлась. Однако у него еще оставались войска в Вышеграде и Градчанах (сейчас это районы Праги, а вот в то время были отдельными поселениями), и опираясь на них можно было попробовать устроить матч–реванш, при условии получения подкреплений из города Пльзень.
У этого прекрасного плана было всего два недостатка.
1. И Вышеград, и Градчаны были под осадой гуситов. И комендант Вышеграда честно заявлял, что если к 8 утра 1 ноября войска Сигизмунда не подойдут — крепость будет сдана, поскольку кушать очень хочется.
2. Детально описанный план со всеми подробными немецкими «Die erste Kolonne marschiert… Die zweite Kolonne marschiert…» был отправлен в означенные выше крепости и — сюрприз, сюрприз! — попал в руки гуситов. Жижка пошел на перехват.
Так и получилось, что и без того поредевшие силы крестоносцев, шедшие от Пльзня к Вышеграду сначала были встречены артиллерийским огнем, а потом и набежавшими таборитами во главе с лютым одноглазым мужиком. Немцы и венгры как–то растерялись, и битвы толком не получилось, получилось скорее избиение. Оставив порядка 400 конников убитыми (раненых гуситы без затей дорезали), войска Сигизмунда отошли, и попытка деблокирования крепостей провалилась.
Вышеград, как и обещал, сдался 1 ноября, а вот Градчаны оказались покрепче и держались аж до июня 1421, но германский император к тому времени уже давно забил и вышел из Богемии, обещая при случае обязательно вернуться.
Так вся Чехия наконец–то оказалась в руках гуситов. И, как это обычно и бывает, немедленно начались внутренние распри. А ведь Сигизмунд не врал, когда клялся снова прийти покорять Богемию...
Когда же побитые немцы скрылись вдали, табориты и чашники пожали друг другу руки и разошлись каждый по своим углам. От греха.
Ян Жижка вернулся в свой городок и принялся наводить порядок в собственном стане — оказалось, что многие табориты как–то совсем близко к сердцу приняли ниспровержение церковных авторитетов и наступление нового порядка и устроили форменный коммунизм с хард–порно. Провозгласили, что царство небесное если и не наступило, то уже вот–вот, поэтому частная собственность не нужна, браки, в целом, тоже нафиг не сдались, давайте всё будет общее, а сами станем жить как в раю. Эдакие средневековые хиппи.
Поскольку Ян и его отряды придерживались скорее радикально–пуританских взглядов, такой Вудсток вызвал у него глобальное непонимание и нервный тик в оставшемся глазу. Весь февраль и март 1421 года Жижка гонял хиппарей–пикартов по Чехии, казня тех, кого настиг, за полное расхождение с моральным обликом истинного гусита.
Пока Жижка занимался репрессиями и очисткой рядов от разложенцев, чашники сформулировали 4 основных постулата своей программы:
1. Проповедовать можно и нужно на чешском или любом другом удобном языке.
2. Причащать население нужно не только хлебом, но и вином, а то народу обидно.
3. Священники пусть в мирские дела не лезут и поместьями не обладают.
4. За продажу индульгенций, церковных должностей и прочие подобные гешефты больно бить подсвечниками.
После решения наиболее насущных проблем, гуситы собрали сейм в городе Часлав, где постановили, что в силу полного несоответствия занимаемой должности товарищ Сигизмунд увольняется по статье и более не является чешским королем. Пусть сидит в своей Германии и носа сюда не кажет.
Жижка, в это время серьезно занятый добиванием последних оплотов католичества на территории Богемии, только хмыкнул — давно, мол, пора. А то любят некоторые сидеть в Праге да законы принимать, а как замки штурмовать да рыцарей по кумполу шарашить — почему–то зовут таборитов.
У Яна были серьезные мотивы так высказываться. При взятии одного из замков католиков арбалетный болт, выпущенный защитниками, прилетел в ближайшее дерево и выбитой щепкой предводителю таборитов вынесло последний глаз, из–за чего Жижке теперь приходилось командовать войсками на ощупь. Кто другой ушел бы на почетную пенсию и приступил бы к выращиванию на даче картошки с помидорками, но Ян был не таков и остался в строю. (Да и картофеля с томатами в Европу пока не завезли).
Суровый полководец ничуть не смягчил свой нрав и вскоре получил прозвище «Страшный слепец». В целом было за что. Хотя порой жестокость и фанатизм таборитов беспокоили даже его.
Тем временем в Германии Сигизмунд узнал, что он больше не король, а так, бывший, и эта новость не вызвала в нем радости и понимания. Рыцарское воинство собралось снова и пошло в Чехию, предметно пояснять оборзевшим холопам, где их место. Первым под удар попал город Жатец, близ границы, который бронемишки быстро взяли в кольцо осады. И так же быстро эту осаду сняли, когда на лязг и вопли прибежал Жижка с отрядом поддержки.
Правда, от предложения выйти помахаться в чисто поле, без этих вот вагенбургов и прочей неблагородной дряни, гуситы отказались, хорошо понимая, что без оборонительных сооружений и грамотной тактики единственное, что их них получится — это хорошее удобрение.
Яну пришлось отступить к столице, где он воспользовался любимым приемом. Да–да, именно. Залез на гору, окружился возами и ощетинился дробящим и огнестрельным. Только в этот раз еще и бомбард подогнал, для пущих спецэффектов и дополнительного картечного веселья. Рыцари, памятуя о позорнейшем поражении на прошлой горе, где сотня крестьян матом и дубьем отогнала несколько тысяч голубокровых, долбились в вагенбург три дня. Со вполне предсказуемым результатом. Все–таки наступать против металлического ветра в рожу — занятие тяжелое и даже немного травмоопасное, можно и устать насмерть.
В очередной раз опечаленные крестоносцы вышли из Чехии за подкреплениями и заодно задать Сигизмунду (который в этот раз на фронт даже не приехал) резонный вопрос — а может ну ее к лешему, эту Чехию, сами же передерутся скоро? Однако на это германский император пойтить не мог, и к концу 1421 засобирался в бой сам. Как будто это что–то меняло.
1. Удобное расположение, позволяющее взять под контроль неплохой кусок Чехии и развернуть плацдарм для дальнейших операций по живительной экстерминации гуситов.
2. Нефиговые богатства города и его серебряные шахты — всегда ведь веселее воевать не только за идею, но еще и за звонкую монету, не так ли?
3. Хитрый план, о котором чуть ниже.
Жижка, хоть и слепой, быстро осознал, куда прет армада интервентов, поэтому шустро перевооружился, запас ядер, картечи и прочих общеукрепляющих средств для своей артиллерии, погрузился на боевые возы и прибыл к городу с опережением.
Раскладки на предстоящее сражение у Яна были в целом стандартные — занять город, встать вагенбургом перед его стенами и задумчиво отстреливаться от лезущих немцев, периодически подбадривая католиков обидными кричалками и неприличными жестами.
Собственно, именно так Жижка и сделал, оставив в городе небольшой гарнизон чисто на всякий. Сперва битва разворачивалась как по писаному — печальные венгры перли на картечь и цепы, откатывались, шли снова и дохли сотнями. Однако накал страстей был несколько подозрителен. И не потому, что крестоносцы лезли напролом — наоборот! Очень вяло развивалась атака, несмотря на то, что где–то за спинами наступавших был сам Сигизмунд, ревнитель католической веры, император Священной Римской и просто няшка.
Причины неуверенности венгро–немецкой коалиции стали понятны позже, когда лояльные императору горожане ночью вырезали весь гуситский гарнизон и открыли ворота бойцам Сигизмунда, втихаря подкравшимся к стенам.
Наутро проснувшийся Ян понял, что положение гуситов категорически изменилось. Впереди были толпы крестоносцев, сзади же были стены Кутна–Горы, с которых горожане глумливо орали неприятное и кидались всяким. Ситуация отчетливо запахла табаком, и это еще за 70 лет до первого плавания Колумба!
Попав в такой переплет, страшный слепец начал активно думать над путями выхода. Оставаться на месте и героически принимать бой — идея, конечно, очень пафосная, но в исходе такого сражения сомнений не было, а мертвые герои стране пользы не приносят. Поэтому, помозговав какое–то время, Ян в очередной раз поломал шаблоны и здоровье противникам, применив первый в истории полевой артиллерийский маневр.
До того бомбарды и менее внушительные пушки стреляли исключительно со статичных позиций, и никто из собравшихся под стенами города не мог предположить какого–то другого использования порохового чудо–оружия. Кроме Жижки. В краткие сроки артиллерия была погружена на возы, закреплена всем, что было в наличии, и приготовлена к боевому применению. Возы расцепили, переформировали, развернули к неторопливо наступавшим немцам и… дичайше удивили Сигизмунда, венгров, наемников и даже жителей Кутны–Горы, сидевших на стенах.
Как–то вот не приходилось до того никому видеть атаку бронепоезда на полном ходу. Выйдя в зону уверенного поражения, возы дали залп из всех бортов, как следует причесав супостатов, и пользуясь полным охренением в рядах противника, врезались в самую его гущу, дочистив ближайших крестоносцев огнем из пищалей и более мелкой артиллерии. Те, кто был в пределах досягаемости, получали цепами по башке — с известным результатом.
Выдав еще один залп из бортовых аннигиляторов, гуситы с гиканьем скрылись вдали, порвав окружение как Тузик грелку. Сигизмунд ошарашенно почесал венценосную репу, осмотрел поле боя, покрытое какими–то влажными красными кусками — картечь вблизи оставляет мало шансов на целостность организма — и решил упоротых не догонять, ну их к лешему. Город–то все равно захвачен, можно немного расслабиться.
Нельзя. Жижка, опечаленный потерей стратегического пункта, совершенно не собирался впадать в зимнюю спячку и еще месяц донимал имперские войска внезапными наскоками. Пользуясь малочисленностью, мобильностью и превосходством в огнестреле, гуситы регулярно набегали на отбившиеся от основного стада немецкие отряды, делали им больно и нехорошо, после чего спешно сматывались. Причем высланную погоню встречали уже не крестьяне с цепами в чистом поле, а полноценный вагенбург, приглашающе распахивавший артиллерийские бойницы.
Потери крестоносцев начали становиться угрожающими, и даже попытки навязать серьезное сражение оборачивались абсолютным фейлом, так как Ян распробовал все преимущества мобильной артиллерии и начал использовать ее регулярно, разнося построения Сигизмунда в мелкие брызги.
Боевой дух крестоносцев падал все ниже, пошли слухи, что страшного слепца вообще невозможно разбить и гневить судьбу дальше бессмысленно. Ян подобными настроениями умело пользовался — его возили в спецповозке, чтобы каждый видел, что Жижка в строю и гуситы непобедимы.
Последней каплей стала битва за Немецкий брод. Несмотря на все усилия, отстоять город у католиков не получилось, и они ударились в паническое бегство, оставив гуситам весь обоз с припасами. 500 повозок, между прочим!
После такого поражения желающих продолжать второй крестовый поход не осталось. Немцы, венгры и уцелевшие наемники спешно смотались из Богемии, оставив гуситов праздновать, а Яна мрачно размышлять, что его приспешники катятся куда–то не туда — несмотря на все его возражения, население Немецкого брода было вырезано целиком. Как–то не совсем по–христиански.
Последние очень хорошо ощущали, что, хоть столица и у них, главной силой в Чехии являются вовсе не они, а всякие холопы и смерды, вооружившиеся огнестрелом до зубов, под предводительством страшного слепца. Это знание никоим образом не радовало богемских дворян и прочих зажиточных граждан, поэтому, как только непосредственная угроза в лице Сигизмунда отступала, они снова предпринимали попытки исправить дисбаланс.
В данном случае с существованием чашников категорически дисгармонировал персонаж по имени Ян Желивский. Именно он вел тот самый печально известный марш к городскому совету, закончившийся полетами из окон без парашютов. С 1419 года проповедник постепенно прибирал к рукам всю столичную бедноту, и к 1422 стал чуть ли не полноправным диктатором в Праге, легко управляясь с толпами и обозначая цели для народного гнева.
Понятно, что городскому совету этот прадедушка Троцкого был как бревно в глазу, и только униженные немцы скрылись в туман, Ян был немедленно схвачен, обвинен во всем нехорошем и спешно казнен.
Прага, да и вся Чехия, снова начала бурлить и раскалываться. Полномасштабной гражданской войны не вспыхнуло исключительно благодаря вмешательству внешних сил, причем на этот раз счастливому.
Еще в начале всей заварухи совет гуситов решил отдать чешскую корону кому–нибудь достойному — все–таки страну без короля в то время представить было очень затруднительно, хоть с этим и вполне справлялись наиболее упоротые табориты. Сперва ее хотели вручить польскому королю Ягайло, но советники и приближенные поляка настойчиво порекомендовали ему в этот непонятный блудняк не лезть — профит неясен, а окружающие державы могут и не понять. Получив от Польши отказ, гуситы обратились к Витовту, правителю Великого княжества Литовского. Тот идею поддержал, но с оговорками — сам никуда не поехал, сославшись на важные дела дома, но выслал неплохую армию на подмогу чехам. Армией управлял гражданин с несколько неожиданным именем Сигизмунд Корибутович, назначенный регентом Витовта в Богемии. Объясняются такие изыски в ФИО довольно просто — он был сыном князя Новгород–Северского (не Великого Новгорода, естественно), которого вполне можно признать урожденным славянином. Как и посчитать славянской неплохую часть земель княжества Литовского, как бы оно там ни называлось.
Поскольку правильный Сигизмунд успел немного помочь Жижке в навешивании по ушам Сигизмунду неправильному, Ян против такой кандидатуры ничего не имел — уж лучше на троне будет вменяемый мужик, чем начнется deathmatch до последнего выжившего. Чашники тоже были довольны — все честь по чести, достойные люди позвали себе короля, выторговали себе всякие свободы, теперь можно жить.
На этом месте у читателя может возникнуть закономерный вопрос — а как это Витовт вообще решился на переговоры с гуситами и более того — на принятие короны и высылку экспедиционных сил? Неужели Святой Престол не начал вопить ультразвуком от такой наглости?
Отвечаем: естественно, начал. Ор и крики раздавались на всю Европу. Однако, как уже многократно говорилось, одно дело — абстрактные расхождения в вере, и совершенно другое — весомые денежные выгоды.
В то время Витовту крайне мешал Тевтонский орден. Литовцы уже который десяток лет рубились с рыцарями за кусок современной Литвы — та самая битва при Грюнвальде (которая на картинке) произошла во многом из–за этого, и в ней Витовт и тевтоны участвовали совсем на разных фронтах. Однако, даже проиграв, орден отказывался утереться и упорно продолжал биться бронированной башкой в мозолистые литовские кулаки. А главную поддержку рыцарям оказывал… Да, Сигизмунд, император Германии.
Поэтому отправка войска и принятие короны было продолжением войны, начавшейся задолго до гуситов, в которой они были так — поводом немного подгадить старому сопернику. В такой ситуации на прыжки и визг Папы можно было и наплевать.
Корибутович, получив признание от основных гуситских авторитетов, стал полноправным представителем Витовта в Богемии, чем ситуацию немного разрядил. Пришлось, конечно, погонять по полям и лесам всяких несогласных, но в общем и целом — улеглось.
Однако в планы слепого стратега снова вмешалась политика. Сперва внешняя, а затем и внутренняя.
27 сентября 1422 года поляки, литовцы и тевтонцы заключили Мельнский мир и наконец–то перестали воевать за Жемайтию. Соответственно, смысла в присутствии Корибутовича в Богемии не осталось, и весь профит, который от данного маневра получал Витовт, сменился своей полной противоположностью — Папа–то орать про помощь еретикам не закончил, напротив — усилил громкость ультразвука.
Поэтому недавно назначенному регенту Богемии пошли шифровки из Центра — дескать, хватай мешки, вокзал отходит, гуситам мы больше помогать не будем, пусть сами справляются с немцами и венграми, все равно у них очень неплохо получается. Корибутович тянул до последнего, но все же был вынужден постепенно отойти от дел, собрать свои войска и медленно потащиться в сторону дома.
Не успел он покинуть Чехию, как между гуситами снова началось. Разногласия между разными ветвями были столь серьезными, что решать дело переговорами стороны не имели ни возможности, ни желания. В итоге Жижка отложил планы наступления и помчался на выручку. Хоть Ян к тому времени и обзавелся собственной фракцией среди еретиков — табориты постепенно становились слишком уж упоротыми и фанатичными, чашников он по–прежнему не любил больше, подозревая их в готовности таки лечь под католиков, выторговав себе всякие поблажки.
Первый раз армии серьезно схлестнулись близ города Горицы, причем благородные чашники немедленно продемонстрировали немалую инерцию мышления и полную неготовность учиться на чужих ошибках. Ян, получив сообщения о том, что благородных к нему на стрелку едет здоровенная толпа, немедленно применил стандартную тактику — залез на холм и окружился возами. Аристократы же не нашли ничего лучше, чем под эту возвышенность подъехать и начать ее штурмовать. Очень неразумная идея, можно спросить у крестоносцев. Причем у чашников была и своя артиллерия, но беда–беда — она с таким углом возвышения стрелять не умела. У таборитов же никаких проблем не возникало — вниз лупить завсегда проще, чем вверх.
Более того, дворянская кавалерия, на которую те традиционно полагались, тоже никак помочь не могла — поди заберись на коне на крутую горку, с которой в тебя еще и активно стреляют. Попытки зайти на штурм пешком успехом не увенчались. Жижке в какой–то момент надоели придурковатые попытки с ним что–то сделать, и он отдал приказ о контратаке. Так чашники эмпирическим путем узнали, что атаковать нижестоящих кавалерия, пусть и не такая пафосная, вполне может. Причем очень больно и эффективно.
На какое–то время серьезное противостояние поутихло, хотя обрадованные табориты и продолжали гонять мелкие отряды чашников по всей стране. С переменным успехом, правда — Жижка ведь не мог ездить с каждым подразделением, а если особо умные радикалы пытались схлестнуться с кавалерией в чистом поле, без вагенбургов, конец был немного предсказуем.
Заключив с чашниками перемирие, Ян приступил к реализации своих планов по вторжению в Венгрию. Вообще, эта его затея умеренному крылу гуситов не нравилась до чрезвычайности. Они не без оснований полагали, что после такого захода возможны только два варианта развития событий:
1. Либо Жижка снова неведомым и непредсказуемым образом всех нагнет, и тогда с ним вообще спорить будет нельзя.
2. Либо страшному слепцу таки пропишут и, возможно, даже убьют, но после этого Сигизмунд явно придет в Чехию с ответным визитом, а тут только–только жить стало можно!
Однако против лома и Жижки приема у чашников не было. Поэтому им ничего не оставалось, кроме как мрачными взорами проводить повозку слепца и боевую элиту таборитских войск, а самим готовиться к неизбежному.
Кампания Яна в Венгрии закончилась быстро и печально. До того он по большей части играл от обороны, проводя стремительные контратаки только в тех случаях, когда противник уже был значительно ослаблен, или же атакуя сходу не успевшего опомниться врага. А венгры, как выяснилось, заранее почуяли в воздухе аромат живительных гуситских люлей и успели организоваться и выстроить целый укрепрайон на берегу Дуная. Который Яну нужно было сперва форсировать. Это и в двадцатом первом–то веке задача непростая, а в пятнадцатом подобный маневр отдавал откровенным самоубийством с отягчающими. Жижка это понял и засобирался обратно, венгры же устремились следом, стремясь изничтожить как можно больше отступающих.
Благодаря тактическому гению предводителя таборитов, гуситские потери были не такими катастрофическими, как могли бы — венгры в какой–то момент отстали, опасаясь неожиданного хода со стороны Яна, но чашники восприняли отход Жижки как проявление слабости и тут же начали второй акт гражданской войны, благо Корибутович к тому времени уже давно покинул Богемию.
7 июня чашники и табориты в очередной раз сошлись в битве, теперь у города Малешов. И дворяне успешно показали, что и на своих ошибках они тоже учиться не умеют. Жижка, не будь дураком, снова засел на холме повыше, но в этот раз выставил возы не вагенбургом, а другим построением, доселе никем не виданным. Будь на месте дворян кто поумнее, он бы заранее почувствовал недоброе и на эту верхотуру не полез бы. Но интеллекта на складах и в этот раз не оказалось, поэтому таборитов решили взять числом.
Разогрев фанатов картечью, ядрами и пулями и добившись некоторого смятения внизу, Жижка отдал приказ… столкнуть специально утяжеленные возы прямо в толпу. Кое–как наступавшие под обстрелом чашники неожиданно для себя приняли посылку всем организмом, и многие такого счастья не пережили. Те же, кто успел увернуться от подарка судьбы, встретились с кавалерией гуситов, второй раз предметно доказавшей аристократам, что конная атака сверху вниз — вещь радостная и очень приятная, но не для всех.
Уцелевшие и весьма обескураженные чашники разбежались по своим городам, а Жижка поставил очередную зарубку на рукоять любимого шестопера. Буквально через неделю гуситские фракции заключили мир, причем на условиях Яна, и теперь вся объединенная толпа под его руководством должна была готовиться к походу на Моравию, где остались мелкие куски пронемецких отрядов.
Предводители дворянства были в бешенстве, но сделать уже ничего не могли — лучше вместе с Жижкой легко победить немцев, чем еще раз получить возом в торец.
Однако планам по изничтожению Моравии не суждено было сбыться — мироздание запасло для гуситов две новости. Одну хорошую, а одну — как водится.
Начнем с первой.
Товарищ Корибутович, поскучав в своих литовских провинциях, решил, что лучше быть первым парнем в Богемии, чем мелким дворянином в Литве, наплевал с высокой колокольни на все указания Витовта и Ягайло, собрал полторы тысячи бойцов и вернулся в Прагу. Править и защищать. Так у гуситов добавилось войска и стабильности в решении внутренних вопросов.
А теперь вторая.
Уже выдвинувшись на Моравию, Ян Жижка заболел и 11 октября 1424 года умер. Так отсутствие антибиотиков сделало то, что не могли осилить все его противники. По легенде, перед смертью Ян завещал снять с него кожу и натянуть ее на особо большой барабан — чтобы и с того света внушать лютый ужас во всех врагов таборитов и вести свои отряды в бой.
Оребиты, да и многие более радикальные гуситы, впали в траур и печаль. Фракция Жижки отказалась от своего имени и назвалась «Сиротками», потерявшими отца.
В Чехии воцарилось некоторое уныние. А где–то в Германии праздновал и плясал некто Сигизмунд.
Да, на всякий случай. Голым Прокопа называли не потому, что он близко к сердцу принимал идеалы нудизма и эксгибиционизма, а потому что он, будучи священником, с юности щеголял выбритой тонзурой. Ну а потом как–то привык — голове всегда прохладно, опять же, вот прозвище и приклеилось.
Общее управление гуситами взял на себя товарищ Корибутович. Дома его ждали с распростертыми объятиями — Ягайло и Витовт за непослушание и прямое нарушение приказов отняли все имения и титулы, а папский легат вообще отлучил от церкви, поэтому в Литву Корибутович возвращаться ну совсем не спешил. Зато в Праге поубавилось разброда и шатания, хоть для этого и пришлось полностью сменить городской совет на новый, посговорчивей и поумнее.
Тем временем враги гуситов не дремали и традиционно собирали крестовый поход на богомерзких еретиков, уже четвертый по счету.
Тут внимательный читатель может покопаться в памяти и задать резонный вопрос — а куда, в таком случае, делся третий?
Отвечаем. Третий крестовый поход заинтересованные стороны думали организовать, пока еще гуситы увлеченно дрались с друг другом, но настолько его зафейлили, что даже границу Чехии не пересекли. И Сигизмунд, и вроде уже подорвавшийся на благое дело король Дании внезапно озаботились внутренними распрями и противоречиями — одного хотели с трона сковырнуть, второй ввязался в затяжную войну за Ютланд.
Поэтому мы сразу перейдем к четвертой попытке навести порядок в Богемии. В конце 1425 года гуситы, желая наглядно продемонстрировать соседям, что хоть Жижка и умер, но дело его живет, пару раз набежали на Силезию и Саксонию — в том числе с целью застращать всех так, чтобы больше в Чехию никогда и никогда не совался. Естественно, подобные карательные рейды возымели совершенно обратный эффект — католики осознали, что раковую опухоль пора вырезать, а то она начинает давать метастазы.
Очень большие надежды крестоносцы также возлагали на то, что без жуткого слепого демона гуситов будет разбить куда проще. Теперь–то некому внезапно удивлять противника все новыми и новыми приемами!
Первую попытку, еще вне рамок официально объявленного похода, католики сделали сравнительно небольшими силами. Чешские источники уверяют нас, что агрессоров было аж под сотню тысяч, но в такие масштабы верится слабо — к июню 1426, когда случилась битва при Ауссиге, о которой мы сейчас и расскажем, ввалить чехам собралась не вся имперская армия, а только граждане из соседних княжеств, весьма разозленные гуситскими «походами в гости». Поэтому цифра в 40–50 тысяч будет куда ближе к истине.
В любом случае, это минимум в два раза больше, чем успели выставить гуситы. Прокоп Голый, хорошо понимая, что заветы Яна надо свято бдить и с бронемишками в чистом поле не вонзаться, залез на холм и соорудил вагенбург. А внутри него — второй контур обороны, уже не из возов, но из щитов системы «бронедверь». Произошедшее далее показывает, что у Прокопа, как у любого правильного священника, было крайне развито шестое чувство, оно же — интуиция, оно же — заднее чутье.
Немцы, к этому моменту хорошо запомнив, что чехов надо постоянно выкуривать из этих их «крепостей», подготовились и взяли с собой спецвооружение — топоры и молоты, которыми планировалось разбивать цепи, связывавшие возы друг с другом, обеспечивая беспрепятственный проход к мягким тушкам богомерзких гуситов.
И у них получилось. Первый слой обороны католики, хоть и с потерями, но вскрыли, пропустив внутрь свою конницу. Рыцари ворвались в лагерь, порубили не успевших разбежаться и уткнулись в бронедвери. А пока крестоносцы разбирались с щитами, уже предвкушая долгожданную победу над еретиками, Прокоп, в лучших традициях своего предшественника и учителя, внезапно удивил нападавших с тыла.
Гуситские всадники, втихаря выползшие из вагенбурга через выходы на флангах, окружили католиков и обрушились на них сзади, сминая боевые порядки и загоняя противника внутрь лагеря. Оно бы и ничего, но внутри вагенбурга немцев ждало категорически неприятное открытие — орудия на возах могут стрелять и внутрь. Как и пехота с огнестрелом, прячущаяся за стеной щитов. И не стоит забывать о цепах и алебардах.
Мясорубка, совмещенная с расстрелом (как бы низка ни была точность тогдашней артиллерии, картечью по толпе просто невозможно промахнуться с такого расстояния) продлилась недолго. Крестоносцы дрогнули и начали спешно разбегаться по соседним деревням, надеясь спрятаться от лютых еретиков. Кто–то пытался сдаться прямо на месте — зря.
Гуситы потом особо гордились тем, что 14 князей и баронов, попросивших пощады, получили цепом по голове. А уж более мелких представителей дворянских родов погибло вообще несколько сотен.
Впрочем, те, кто успел смотаться и сныкаться по селам, тоже закончили плохо. Дело–то происходило в глубоко лояльной еретикам области Чехии. Некоторые хронисты даже считают, что зарезанными по городам и весям крестоносцы потеряли до 3 раз больше, чем в самой битве. Что дает нам общую цифру потерь где–то в 15–20 тысяч.
Пока католики утирались и готовили нормальный четвертый крестовый, уже большими и организованными силами, чехи праздновали победу и прикидывали, к кому из соседей зайти с ответным визитом вежливости. А Корибутович втайне пытался как–то списаться с Сигизмундом и таки прекратить бессмысленную и вредную для экономики и процветания страны войну за веру.
Корибутович же из Праги писал Сигизмунду депеши стиля «Уважаемый, давай завязывай. Нам тут уже вас хоронить негде, мириться пора».
1427 год ознаменовался многими событиями. Во–первых, отряд гуситов, полезший грабить и резать в Австрию, получил по ушам от местных. Не критично, но обидно и неприятно. Что хуже — это убедило Мартина V, того самого Папу, избранного еще на роковом для Гуса соборе в Констанце, что без Жижки гуситы вполне себе уничтожаемы. Архидемон–то помер Божьей волей, значит, и с остальными справимся!
По такому случаю Мартин объявил о начале полномасштабного четвертого крестового похода. В качестве главнокомандующего был назначен Генри Бофорт, выписанный аж из Англии. Целый кардинал, между прочим! К нему присоединились влиятельные немецкие дворяне, включая курфюрста Бранденбурга Фридриха.
Сигизмунд в этот раз решил в блудняк не вписываться — он с Фридрихом давно еще поцапался и как–либо помогать ему, пусть и против гуситов, не хотел. К тому же, наблюдаемые тенденции антигуситских походов явно показывали, что на территории Чехии разбить еретиков пока ни у кого не получалось, жив Жижка или нет.
Крестоносное воинство перло через приграничные земли в сторону Богемии, живя, по большей части, «на подножном корме». То есть, что у местных отнимут — то и жрут. А так как католиков в этот раз собралось богато, то земли, которым не повезло оказаться на пути орды, разорялись капитально. Настолько, что даже многие дворяне, до того вполне симпатизировавшие восстановлению законности и порядка, задумались — а так ли уж плохи гуситы, которые вот этим троглодитам который год шапели в мозжечок вминают?
В Чехии тем временем тоже не сидели без дела — грамотные среди гуситов были, новости читали, про четвертый подход к снаряду узнали довольно быстро. Мобилизовываться никому не пришлось — чай, не первый год воевали. Два Прокопа, Большой и Малый, объединили силы и шустро помчались встречать интуристов, руководствуясь тем расчетом, что чем меньше крестоносцы проползут по стране, тем больше еды самим останется.
Внимательный читатель мог заметить, что среди руководства гуситскими силами почему–то нет имени Корибутович. Правильно. Товарищ литвин таки дописался, и подозрительные пражские табориты отстранили его от власти и на всякий случай заточили под стражу. Ибо нечего тут.
Две армии встретились близ города Тахов, что рядом с западной границей современной Чехии. Выяснилось, что крестоносцы таки сделали выводы из прошлых кампаний, но несколько парадоксальные. «Все дело в вагенбурге!» — в целом правильно решили они и… соорудили свой. Вот только вагенбург, хоть и очень крутое изобретение — не чит–код на неуязвимость, как почему–то подумали католики. Особенно если никто из благородных с ним возиться не хочет, и оборона возов достается самой хреновой пехтуре, набранной черт знает откуда.
Даже жаль, что два вагенбурга так и не встретились в битве. Было бы крайне интересно посмотреть, как бы боролись две крепости, играющие от обороны.
Увы. Оценив расклады, католическое охранение возов, и без того не блиставшее высоким моральным духом, ударилось в паническое бегство в самом начале сражения. Гуситы даже пристреляться как следует не успели. Подумав, что еретики снова проявили свое дьявольское коварство и сейчас начнется переработка в фарш, вслед за пехотой побежала и остальная часть крестоносцев — эти же дикари рыцарей в плен не берут!
На поле боя воцарился полный хаос и неразбериха, закончившаяся традиционно — сочной встречей цепов с черепами. Чехи, периодически останавливаясь, чтобы проржаться, еще долго гоняли крестоносцев по всем окрестным лесам.
То, что отступать воинству христову пришлось через уже разоренные ими же земли, тоже не прибавило радости ни Фридриху, ни Генри Бофорту, ни окончательно охреневшим от происходящего дворянам калибром помельче.
Мартин V, получив известия, послал Генри письмо с соболезнованиями, в котором аккуратно намекнул — не хочет ли уважаемый Бофорт еще раз попробовать? Англичанин вежливо ответил, что дел на родине очень много накопилось, поэтому еще раз, безусловно, можно, но без него. И убыл через Ла–Манш кардиналить дома.
Так закончился четвертый крестовый поход против гуситов.
Прокоп Голый, утирая слезы умиления, свое войско распускать не стал и пошел в Германию — «за зипунами» и в целом для лишнего моциона. В этот раз гуситы дошли аж до города Наумбург (всего 60 километров от Лейпцига, между прочим) и взяли его в осаду.
По легенде, обеспокоенные жители, чтобы как–то смягчить суровый нрав таборитов, выслали за стены своих детей, одетых в белое, с задачей вымолить пощаду у Прокопа. Опять же, согласно этому красивому мифу, добрый дядька Прокоп выслушал детишек и угостил их черешней, а от города ушел, не нанеся никакого урона. До сих пор Наумбург каждый год организует фестиваль, посвященный этому событию.
В реальности, разумеется, никто молодежь к жутким еретикам не посылал и никакой раздачи ягод не было. Наумбург просто откупился от гуситов, и те, не желая долго тупить под стенами во враждебной стране, ушли обратно.
Попутно с Прокопом схожие бизнес–поездки предпринимали и другие отряды гуситов — кто в Венгрию, кто в Саксонию, кто в Силезию. Досталось всем.
Посчитав задачу устрашения и пополнения бюджета выполненной, в 1429 Прокоп собрал всеобщий гуситский совет, который обратился к Сигизмунду с официальным дипломатическим предложением. Дескать, всем, конечно, очень интересно, какой кунштюк на этот раз отмочат ваши прекрасные католические воины, и мы вообще в Чехии очень любим и уважаем передвижные цирки–шапито, но может быть хватит? Германский правитель, не желая окончательно терять лицо, ответил требованием немедленно покаяться и обратиться в истинную веру.
Значит, не дошло — резюмировал Прокоп и объявил мобилизацию не одной, а аж пяти армий от всех фракций гуситов. Табориты, оребиты, чашники и парни из Праги.
Саксония, почуяв, куда дует ветер, прокляла упрямого Сигизмунда и съежилась в ожидании.
Гуситов действительно было преизрядное количество. Желая как можно отчетливей запомниться Сигизмунду, Прокоп вызвал все силы, которые смог найти. Даже Корибутовича выпустили по УДО, лишь бы он присоединился к походу со своими поляками. Как уже говорилось ранее, силы чехов разбились на 5 колонн, которые, не слишком удаляясь друг от друга, эдакой пятерней врезались в Саксонию. Но, вместо того, чтобы согласно всем ожиданиям Фридриха упереться рогом в Дрезден, силы гуситов его обошли и поперли внутрь страны, нигде надолго не задерживаясь.
Подобные рейды вглубь вражеской территории у еретиков назывались «приятными прогулками». И если для чехов они были вполне себе приятны, то для местных жителей — ничуть. Особенно в этот раз. Гуситы утаскивали с собой всё, что не было как следует приколочено, а то, что было — сжигали к такой–то матери. Те городки и села, которые можно было взять сходу, растаптывались в кашу, те, для которых была нужна осада, просто запугивались. Зрелище жуткой орды богомерзких еретиков под стенами вынудило не один город тряхнуть мошной и отдать почти все, что есть, лишь бы дьяволопоклонники прошли дальше.
Пока Фридрих чесал в благородном затылке и пытался решить, остановятся ли эти уроды хоть на пару недель для осады чего–нибудь или все же нет, а если нет — то как такую толпу резать в чистом поле, гуситы шустро дотопали аж до Магдебурга, который... Тоже не стали брать.
Правитель Саксонии, уже было изготовившийся для атаки, недоуменно поглядел на пять выжженных полос немецкой земли, которые оставили за собой гуситы, резко свернувшие на юго–запад, и вернулся к Лейпцигу. То, что еретики пошли разорять современную Тюрингию и северную Баварию — это, конечно, было очень печально, но совсем не так волнительно для саксонца, как его личные земли. Плюс к тому, если он так и не сообразил, как бить гуситов на встречном марше, то догонять их и ввязываться в драку было бы ну совсем глупо. Тем более, что наемная армия все равно хочет денег, воюет она или нет, а с деньгами после грабительского марша еретиков в Саксонии стало плохо — некислую часть бюджета уперли с собой запасливые чехи.
Поэтому войско пришлось почти все распустить, не дав гуситам ни единого сражения. Мелкая стычка на переправе через реку Мульде, где еретиков встретила саксонская кавалерия — не в счет. Войско Прокопа потеряло только несколько возов, да и то потому, что их рекой унесло, пока гуситы дорезали пленных.
В отличие от Саксонии, южные немецкие земли такого западла со стороны судьбы не ожидали, и встретить еретиков почти ничем не могли. Гуситы с чувством, толком и расстановкой пропахали себе путь обратно до границ Чехии и напоследок взяли Хоф, Байройт и Кульмах, на бис, так сказать. И разнесли эти города буквально по бревнышку. Затем, посчитав, что «приятная прогулка» удалась, вернулись домой, шатаясь под тяжестью награбленного.
Охреневшая Германия оценила масштаб потерь и разрушений и ломанулась к Сигизмунду, как к назначенному главным по государству с резонным вопросом — король он тут или где?! Если мириться он не хочет, то надо воевать, а то жадные чехи будут так каждые три года ходить — городов не напасешься!
Сигизмунд внял и вместе с новым Папой, Евгением IV, собрал имперский сейм — обсудить, что делать с террористами и незаконными бандформированиями, окопавшимися в Богемии.
Общее умонастроение собравшихся сводилось к тому, что если уж гуситов невозможно побороть, то нужно с ними как–то мириться. А то они уже показали всему миру, что могут вылезти за пределы Чехии и с легкостью, приводящей в изумление, ограбить нехилую часть Германии, даже не вступая в сражения. А ну как еретики вообще всю империю разорят таким макаром? К тому же, немецкие крестьяне, слушая новости, тоже постепенно приходили к мысли немного допилить свой сельскохозяйственный инструментарий для боевого применения — а что, прокатывает же!
Однако Сигизмунд и папский легат, кардинал Чезарини, с такой постановкой вопроса были категорически не согласны. Император еще давно обещал зарезать всех гуситов, а слово надо держать, да и чешская корона ни разу не лишняя, а католическому духовенству эти еретики вообще были как кость в горле, и признать их право на существование Рим не мог.
Поэтому в 1431 был объявлен еще один крестовый поход. Пятый подряд. Всем, кто встанет под его знамена, было обещано не только полное отпущение грехов, но и значительная добыча — легат напомнил, что недавно гуситы уперли к себе тонны разного немецкого добра. Материальный стимул, как всегда, возымел действие — на призыв «грабь награбленное!» народу откликнулось много.
40 тысяч конников, 70–80 тысяч пеших, артиллерия и прочее счастье пришло в Богемию. Вели их Фридрих из Саксонии, полный решимости отомстить за недавнее унижение, и Фридрих из Бранденбурга, которого гуситы обидели чуть раньше. Ну и кардинал Чезарини, куда же без него.
Все трое радовались слухам о том, что еретики снова перессорились и с жалким визгом отступают вглубь страны перед такими ужасными по численности силами. Прокоп Голый тоже радовался, слушая донесения о том, что католики за милую душу заглотили дезу.
Потупив недельку у того самого Тахова, крестоносцы продолжили карательный марш и немедленно взяли в осаду первый же встреченный город — Домажлице. 14 августа на помощь осажденным пришло войско гуситов — тоже немалое, ведь гуситы, по своему обыкновению, снова выступили единым фронтом против интервентов. В этот момент католики начали что–то подозревать.
Прокоп разделил свое войско на три больших подразделения, рассчитывая взять немцев в клещи, окружить и планомерно перебить. Чуя что–то недоброе, Фридрих из Бранденбурга приказал своим бойцам чуть отступить — мало ли что, еретики народ хитрый. Другой Фридрих не очень понял этого маневра и решил, что тезка уже собрался драпать. Так как прикрывать чужую ретираду никому не хотелось, саксонцы тоже навострили лыжи, чтобы не тормознуть на старте. Войска кардинала, оглядевшись и увидев эту неловкую ситуацию, вперед не полезли — ну нафиг, не так уж и хотелось.
А дальше случился полный позор. Пока три войска католиков пытались прикинуть, бегут они, стоят, атакуют или вообще что и глупо переминались с ноги на ногу, гуситы пошли в атаку, затянув свою знаменитую песню — Ktož jsú Boží bojovníci? — «Кто же Божьи воины?». Грохот приближающихся возов вкупе с этим риторическим вопросом оставил католикам только один вариант ответа — точно не они. Все три войска, обгоняя друг друга и пихаясь локтями, развернулись и вжарили марафон по направлению подальше от противника. Ошалевший кардинал пытался остановить хоть кого–то и даже начал строить вагенбург, но его сперва стоптали свои же, а потом догнали гогочущие гуситы. Сам Чезарини таки сбежал, но вот имуществом, бойцами и гордостью пришлось пожертвовать. Переписка кардинала с Папой сперва попала в руки к еретикам, а потом, видимо, пошла на всякие хозяйственно–бытовые нужды.
Крестоносцы оставили Прокопу всё. Артиллерию, обоз, казну, ум, честь и совесть — вообще всё. Обратный забег к границам благословенной Германии был полон тягот и лишений. Крестьяне встречали неудачников вилами, цепами, да и просто штакетинами из забора. До дома дошли далеко не все.
Чашники туда даже скатались. Встретили непонимание своей позиции, пожали плечами и пообещали в следующий раз с дипломатическим визитом отправить только всем знакомого Прокопа с его парнями — он подоходчивей объяснит. Аргумент подействовал — часть католических переговорщиков приехала в Прагу, попробовать все же урегулировать вопрос без страшных голых мужиков.
Сам же предводитель таборитов в этой интеллигентской шумихе не участвовал. Он как раз вошел во вкус, мириться уже не очень хотел, и собирался помочь братьям полякам в зарубе против тевтонцев, для чего готовил войско к походу на север.
Дипломатия началась еще на Базельском соборе, и продолжалась там довольно долго ввиду непримиримости и упрямства обеих сторон. Как мы уже писали ранее, на самом соборе ничего решить не получилось, но немецкие земли взвыли, и Сигизмунд таки послал людей разруливать проблему дальше, но уже в Праге.
Пока в столице тянулась долгая говорильня, порой прерываемая матюгами и обиженными воплями, Прокопу поступило прекрасное предложение — впрячься на стороне хороших парней в гражданскую войну в Польше. В то время там делили апельсин и корону Ягайло и Свидригайло (как бы жутко это не звучало для русского уха). Так как первый из них предложил не поляков резать, а вальнуть Тевтонский орден, попутно нагадив в кашу Сигизмунду, стоявшему за ним, Прокоп всеми конечностями поддержал такой активный отдых.
Сам, правда, не поехал, к своему великому неудовольствию — долгие прыжки чашников вокруг Сигизмунда и католиков начинали напрягать, и стоило остаться в Чехии, давить коллаборационистов моральным авторитетом. Однако на помощь польским братушкам выдвинулось неплохое войско таборитов.
Это была их последняя и, наверно, одна из самых эпичных «веселых прогулок». 4 месяца еретики демонстрировали северным соседям отработанное искусство взбивания пюре из бронемишек. К гуситам в этом славном забеге присоединились граждане из Померании и из Молдавии. Ну и поляки Ягайло, само собой. Бедная Пруссия, получив такой букет туристов, сопротивлялась как могла, но с эти интернационалом ничего сделать не вышло. 13 сентября 1433 Тевтонский орден запросил мира. Причем сами рыцари с истинно немецкой упертостью были готовы сражаться дальше — пощады захотело мирное население, охренев от того ада, что учиняли чужеземные гости. Переговоры длились до декабря и закончились победой Ягайло — его финальным аргументом было предложение позвать еще больше парней из Чехии, их там много, всем хватит.
Так польский король остался победителем, хоть и с несколько подмоченной репутацией в глазах католического сообщества. Все–таки звать на помощь непобедимых еретиков — чит и моветон. Но репутация была быстро восстановлена после того, как Свидригайло побежал договариваться не с кем–то там, а с татарами. На фоне такого дикого грехопадения и Ягайло стал казаться католическому миру белым и пушистым. Тем более что он пообещал, что больше так не будет.
Однако мы отвлеклись. Гуситы дошли до Балтийского моря, наполнили фляги морской водой в знак того, что лишь океан может остановить таборитскую мощь, спели про Божьих воинов и в 1434 году вернулись домой. Чтобы узнать, что насчет океана они как–то переборщили.
Еще в конце 1433, поняв, что чашники таки мирятся с католиками, Прокоп взбесился и начал атаковать предателей. Но войны не получилось — самые суровые и обстрелянные бойцы ушли в Польшу, а оставшиеся уже изрядно устали от постоянного мочилова, да и особого желания рубить своих же чехов не выказывали. Попробовав осадить Пльзень, Прокоп вообще получил бунт в собственном войске и откатился от города несолоно хлебавши. Радости и счастья предводителю таборитов это не прибавило.
Чашники же, понимая, что сейчас вернутся пацаны из Польши и начнется некрасивое, ускорили процесс переговоров и быстро сформировали коалицию из умеренных гуситов и недобитых богемских католиков, обозвавшись Богемской лигой. По большей части это были дворяне, которых откровенно задрало засилье на улицах радикальных смердов и холопов.
Началось там же, где и в 1415 — в Праге. Старый город пошел на Новый, и Прокоп Голый не осилил удержать оборону. Пришлось бежать, срочно вызывая с подкреплениями другого Прокопа, Малого. Тот подошел с остатками войск и кое–как прикрыл отступление таборитов. Гражданская война вспыхнула с новой силой.
Решающее сражение между Богемской лигой и таборитами произошло 30 мая 1434 года около сила Липаны. 700 боевых возов и примерно 12,5 тысяч у лиги, 480 и 11 тысяч у радикалов — силы почти равные.
Прокоп все сделал по науке. Нашел высокий холм, да еще и с речкой, дополнительно огородил его рвом, выстроил вагенбург и начал ждать. На всякий случай оставил кавалерию вне крепости, чтобы в случае чего нанести решающий удар по противнику.
Супостаты скоро нарисовались под холмом и стали мрачно тупить под обстрелом. Атака началась только в три часа дня. Бойцы лиги выстроились в колонны, перед которыми шли возы и эдакими гусеницами печально поползли наверх. Вообще чашники старались угадывать интервалы между залпами таборитских пушек — благодаря этому клубы порохового дыма хоть немного скрывали наступавших, но помогало это слабо, и приверженцы мира и Сигизмунда несли серьезные потери. Их собственная артиллерия тоже участвовала как могла, но толку от этого было немного.
Наконец, войска лиги замедлились, встали, а потом и вовсе начали отступать. Радостно рыча, Прокоп объявил контратаку — тоже все по науке, как до того делалось не раз и не два. Размахивая цепами, табориты ринулись вниз. И внезапно выяснили, что план Богемской лиги удался. Чашники прекрасно знали, с кем имеют дело, и как обычно действует Прокоп.
Как только атакующие силы вошли в зону уверенного поражения, с возов чашников вдарило картечью, расплескав наступающих. Не успели те прийти в себя, как с флангов накатила тяжелая дворянская конница, заботливо приберегавшаяся для этого момента, а потом одним рывком противники Прокопа по трупам ворвались в открытый для контратаки вагенбург.
Из кольца возов очень сложно быстро убежать, особенно когда он на холме и окружен рвом. Единственным шансом таборитов оставалась их конница, до того не участвовавшая в битве, но… Но ее предводитель решил, что с него хватит, сражение проиграно и умотал вдаль.
Оба Прокопа погибли, защищая вагенбург. Порядка 700 человек сдались, пообещав перейти на сторону чашников, но сделали это очень зря — их позагоняли в сараи и сожгли заживо. Радикальным гуситам как военному и политическому движению пришел конец. Рассеянные остатки таборитов вылавливали по городам и весям еще несколько лет, после чего дожигали, вешали и окончательно решали гуситский вопрос другими способами.
Через два года, в 1436, были подписаны Пражские компактаты — бледная и урезанная тень изначальных требований гуситов. Зато покаявшихся дворян из чашников обещали не преследовать и — что очень важно! — оставили им большую часть нажитого в смутное время. Через месяц после подписания договоренностей Сигизмунд вновь был единодушно признан королем Богемии. Как он сам сказал, послушав о битве при Липанах: «Чехов могут победить только сами чехи».
В целом, так оно и вышло. Многие гуситы стали наемниками на службе сопредельных стран, где не допытывались о прошлом, некоторые забыли о годах резни и стали восстанавливать изрядно порушенную страну, кто–то ушел в подполье и продолжил сражаться, а кто–то впоследствии организовал общество «Чешские братья».
Сигизмунд умер в 1437, так и не успев вдоволь поправить проблемной Чехией.
И вряд ли бы получилось — хоть таборитов и не стало, а гуситские войны завершились, Богемию лихорадило еще долго.
Вплоть до Кутнагорского мира в 1481 в стране продолжались стычки, иногда переходившие в полномасштабные войны. Но это уже совсем другая история.
Комментариев нет:
Отправить комментарий